«Надо приучать глаз народа к красивому на вокзалах, в храмах, на улицах…»
С. И. Мамонтов


Сама история возникновения «Метрополя» — уже легенда. Первая частная русская опера, музей внутри и снаружи, энциклопедия искусств серебряного века.

Утром в Москве было необычайно ясно и солнечно, но в небольшом домике рядом с Бутырской заставой все окна были зашторены и яркий свет с улицы, ткнувшись в окна и не найдя входа в дом, устремлялся дальше по улице. Савва Мамонтов работал. Он лепил Верочку и, постоянно меняя стеки, оставался недоволен тем, что у него получалось. Сегодня он не выходил из дома и, увлеченный новой работой, был полностью пленен тем азартом настоящего художника, который поглощал его и не давал никаким другим помыслам потревожить работу. Давно забылся суд и прочие неприятности, и теперь горечь его положения сменилась на долгожданный покой и возможность заниматься исключительно любимым делом.

Его прервал стук в дверь и, чуть раздраженный, бросив инструменты на стол и накинув шелковый халат, он поспешил к входной двери.

Дворник Архип, как обычно долго отряхиваясь и смущаясь, наконец вошел и сообщил барину, что в Абрамцево доставлено письмо из Парижа. В былые годы Савва Иванович получал корреспонденцию, на прочтение которой тратил около часа ежедневно, а теперь столь редкое послание, да к тому же из Парижа, было чем-то необычным и могло сулить как неприятности от кредиторов, так и долгожданную весточку от старых друзей. Савва распорядился об экипаже, аккуратно прибрал инструменты и, наспех одевшись, отправился в имение.


В Абрамцеве был вечер, когда скромный экипаж Мамонтова, скрипя полозьями по свежевыпавшему снегу, остановился возле главного дома. Савва бывал здесь все реже и реже, и не потому, что был больше занят в Москве, а оттого, что слишком тяжки были воспоминания былой жизни, когда вся усадьба жила неповторимым светом и творчеством, а каждая минута была наполнена до краев семейным счастьем и дружеским теплом. Да и по правде сказать, встречи и пребывание рядом с Елизаветой Григорьевной были ему в тягость.

Не отпуская извозчика и планируя тотчас вернуться в Москву, Мамонтов поспешил к себе в кабинет за письмом. Домашних в доме не было. Обрадовавшись этому обстоятельству и чуть успокоившись, Савва присел за письменный стол и стал искать нужное письмо в стопке бумаг, накопившихся за время его отсутствия. Найдя нужное письмо, он не стал вскрывать его сразу, а проверив остальную корреспонденцию, не найдя ничего важного, задумчиво откинулся в кресле. Прикрыв глаза, Савва расслабился и только сейчас почувствовал, что не может пошевелиться, устав от долгой дороги, и лишь открытая форточка, чуть цокая от легкого ветра, нарушала тишину, в которую погрузился хозяин дома…

Как живые зазвучали голоса Лизы и детей, весь дом и двор наполнились смехом, слышалось громкое пение Феди Шаляпина, проносящееся над имением и влекущее все новых и новых гостей. Дети с Еленой Паленовой раскрашивали фигурки из глины, Серов писал Веру с персиками из абрамцевского сада, Коровин и Васнецов рисовали декорации и афиши к вечернему спектаклю, а сам Мамонтов, только закончив незатейливую пьесу, с подлинной страстью режиссера спорил с друзьями о ролях в будущей постановке. Тогда ещё молодой Шаляпин, смущаясь, во всем соглашался с Саввой, робея перед авторитетом мэтра, и с благодарностью ученика внимал всем советам Мамонтова, учившегося когда-то пению в Милане. Михаил Врубель, как всегда по-хорошему сумасшедший, постоянно пропадавший в керамической мастерской, работал над изразцами для новой церкви и то и дело выбегал похвастаться новым получившимся цветом.

Савва очнулся, и ветер, окончательно отворив форточку и проникнув в кабинет, как будто желая напомнить о новом письме, зашелестел лежавшими на столе бумагами.

«Милый мой друг, Савва Иванович!

Безмерно счастлива написать Вам о том, что, наконец, имею возможность принять Ваше приглашение и поздравить с открытием Вашего детища. „Метрополь“ всё-таки открыт, и я, бросив все дела, спешу увидеть вновь созданный шедевр и Вас, не имея права отказать себе в этом.

Как жаль, что не могла видеть Вас на Парижской выставке и все эти годы искала повода для поездки в Россию и встречи с Вами. Я слышала о крайне неприятных для Вас обстоятельствах, и пусть Ваше нынешнее положение никак не тревожит Вас, поскольку желание видеть Вас не зависит от статуса и ваших нынешних возможностей.

Я прибываю из Парижа 17 октября и надеюсь поселиться в „Метрополе“. Надеюсь, что Вы будете в эти дни в Москве и самолично покажете мне этот, без сомнения, лучший отель, гением и создателем которого Вы являетесь.

Ваш друг, Клеопатра Диана де Мерод».

Савву потрясло это письмо. Можно было ожидать чего угодно, но не этой невероятной радости. Повинуясь первому впечатлению, он выбежал из дома и, уже окликнув извозчика, остановился. Тень тревоги и сомнения легла на его лицо и, опустив голову, он пошёл тихим шагом по Аксаковской аллее.

С Клео они познакомились около десяти лет назад в Италии. Тогда ей было чуть больше двадцати, в то время как он был, хоть и значительно старше её, но в том самом возрасте, когда года говорят ещё о мужской зрелости, но не старости.

Дочь художника из голландского аристократического рода, она была не только удивительно талантливой танцовщицей, но и необычайно привлекательной девушкой. Савва же, находящийся на пике стремительного роста строитель железной дороги, владелец чугунолитейных и горнорудных предприятий, вагоностроительного завода и домостроительных обществ и, в тоже время, тонко чувствующий и понимающий как никто из дельцов искусство, основатель первой Частной Оперы в России, был пленён её красотой и талантом. Он неоднократно делал ей предложения о поездке в Россию и приглашал принять участие в постановках его частного театра, обещав поставить для неё не только оперу, но и отдельные сольные партии. Тогда Мамонтов получил отказ, но они сдружились, периодически переписываясь и, однажды Савва даже помог Клеопатре в одном щекотливом деле, когда та приезжала в Петербург.

Он ждал её положительного ответа все эти годы и вот сейчас, будучи разорен и оставшись владельцем небольшого керамического завода, прибыли от которого едва хватало на жизнь, так и не ставши строителем и хозяином своей мечты, своего детища — «Метрополя», Савва Иванович Мамонтов засомневался…

«Кто я теперь? И чем могу быть ей полезен?» Он присел на край одной из скамеек и, упершись лбом о руки, сложенные на ручке трости, задумался. «Тогда я блистал и был ей покровителем, а сейчас Клео, «Царица красоты», как написал «Иллюстрасьон», возлюбленная бельгийского короля Леопольда Второго, сама могла бы быть мне и кредитором и проводником в высший свет.

Но Савве это было не нужно и, более того, это обстоятельство тяготило его. Он всегда был щедр, умел и любил ухаживать, а сейчас не мог предложить ей того, что Клеопатра бы заслуживала. Встав со скамейки, он медленно пошел к извозчику, прислушиваясь к себе и размышляя о том, стоит ли ему встречаться с Клеопатрой или сделать вид, что письма не было.



17 октября 1905 года роскошный экипаж, запряженный парой липицианских лошадей, остановился у парадного входа в гостиницу «Метрополь». Мгновенно подскочивший швейцар азиатской наружности в тёмно-зелёном мундире открыл дверцы, откинул ступеньку и пригласил пассажиров к выходу.

Савва Иванович сиял! Отбросив все сомнения, он решил лично встретить Клео и показать ей лучшую гостиницу Москвы. Сойдя с экипажа, они двинулись вдоль «Метрополя». Савве было приятно восхищение Клеопатры, и он не торопясь, исподволь рассказывая о каждом камне на фасаде гостиницы, повёл её вокруг здания.

— Здесь очень красиво! — она взяла Савву под руку и заглянула ему в глаза.

— Не всё получилось, как я задумал, но многим я могу гордиться, — подняв трость, он провёл ей по воздуху, как будто циркулем обводя невероятной красоты фасад здания.

В одно мгновение у нее загорелись глаза и вспыхнул румянец. Тончайший, изысканный барельеф поражал воображение и одновременно смущал своей откровенной пластикой и эротичностью, заставив Клеопатру пристально осмотреть, а затем смущенно отвести глаза.

— Не правда ли, как будто линии рассыпанной на подушке упругой пряди молодых волос, — Савва Иванович, заметив интерес молодой женщины, стал дальше показывать остальные элементы фасадов здания.

— Эти барельефы «Времена Года» создал Николай Андреев. Клео, посмотрите на ограждения балконов. Неужто они не восхитительны? Каков рисунок! Его создал блестящий рисовальщик Мариан Перетяткович.

— Савва Иванович, то, что я вижу — поразительно! Какое тонкое смешение стилей!

— Да, душа моя, вы абсолютно правы. Я называю это «Совокупное художественное произведение». Что-то вроде театрализованного представления с постоянной сменой декораций.

Они шли дальше, и Клеопатра зачарованно рассматривала невероятной красоты панно на верхних частях фасадов. «Принцесса Греза» Михаила Врубеля и другие невероятные сюжеты словно приглашали в театр, рассказывая о множестве спектаклей, которые разыгрываются в этом уникальном музее под открытым небом.

— Савва, что это? Как будто какая-то надпись, но разобрать я не могу. — Клеопатра остановилась и, чуть прищурив глаза, пыталась прочесть то, что было написано на фасаде.

— «Окончив постройку дома, замечаешь, что научился кое-чему». Это Фридрих Ницше, «Что следовало знать, приступая к работе», — Савва чуть в задумчивости поднял голову и, глядя на самый верх здания, продолжил: «Вечное, печальное „слишком поздно“! Меланхолия всего законченного!.. Всякого рода обиды и лишения легче переносятся низменной и грубой душой, чем душой знатной: опасности, грозящие последней, должны быть больше, вероятность, что она потерпит крушение и погибнет, при многосложности её жизненных условий, слишком велика. У ящерицы снова вырастает потерянный палец, у человека — нет».

— Савва, я прошу вас, не печальтесь! Я знаю о ваших неприятностях и готова помочь чем угодно, только скажите, — Клео взяла в руки его ладонь и, повернувшись к нему лицом, озарила его своей очаровательной улыбкой.

— Спасибо, милая Клео! Мне очень приятны ваша забота и участие. Я в полном порядке и единственное, о чем жалею, это о том, что не успел осуществить все свои планы в искусстве и не дал людям всего того, что мог бы дать.

— Вы великий человек, и я горжусь, что знакома с вами. — Она снова взяла его под руку и повела в обратную сторону.

— Клео, перестаньте! — он улыбнулся и, чувствуя подъём настроения, вызванный её тёплым к нему отношением, поспешил увлечь свою спутницу в сторону парадного входа.

Они вошли в фойе гостиницы, Мамонтов усадил Клео за столик в кофейне, а сам пошел распорядиться насчёт размещения. Быстро уладив все формальности, он вернулся в необычайно красивый зал, где за столиком возле широкого окна его дожидалась необычайно красивая девушка.

— Вы голодны? До ужина ещё далеко, мне кажется, нам стоит перекусить. — Савва окликнул официанта и, заказав графин хреновой водки и разных закусок, с аппетитом потёр руки.

— Расскажите мне о «Метрополе», вы так ярко рассказывали мне о своих планах на последней нашей встрече, что мне крайне интересно узнать, осуществились ли все ваши проекты?

— Мой милый друг, — Савва разлил водку по рюмкам и, пожелав здоровья своей спутнице, выпил ледяной напиток. — Конечно, вы знаете, что планируя свой грандиозный замысел, я и не предполагал, что не мне уже доведется возводить все это великолепие, но я очень горд, что дело мое, хоть и в большей мере видоизменилось, но все же было доведено до логического конца. Я планировал построить не гостиницу, а совершенно новый вид материально-духовного предложения, которое могло бы в самую лучшую сторону изменить жизнь нашего народа. Я хотел видеть многофункциональный культурный комплекс с театром во главе. Множество магазинов,

Клеопатра слегка раскраснелась после выпитой водки и, чуть ближе придвинувшись в Савве, с интересом слушала его рассказ.

— Я помню, с каким увлечением вы рассказывали мне о своей Первой Частной Опере и о том, что хотите сделать театр сердцем «Метрополя».

— Вы правы, это была моя мечта, от которой, к сожалению, остался лишь купол и наипрекраснейший ресторан, куда мы с вами отправимся на ужин. А опера, действительно, важнейшее из искусств. Опера — есть представление, соединяющее в себе чуть ли не все искусства: поэзию, музыку, пение, пластику, живопись. Поэтому она есть высшее проявление творчества. А «Метрополь» — это отражение всех моих увлечений, связанное с моей биографией множеством нитей. Архитектура, живопись, скульптура, керамика и, наконец, театр. Все это вы видите здесь, и все здесь дышит этим. Красота — вот наша религия! — Савва Иванович затосковал и, некогда оживленный разговор переходил, с одной стороны, в несколько неловкое молчание, но с другой стороны, молчание было наполнено той теплотой, которая присуща людям, имеющим дружеские отношения.

«Метрополь» действительно был роскошен. Они гуляли по залам, осматривая каждый уголок гостиницы. То, что они видели завораживало, это был театр, хоть самой оперы так и не сделали. Постоянная смена декораций, впечатлений, театрализация — вот, что было новым и до сих пор никогда не виданным. Они поднимались по лестнице между двух стеклянных ширм: справа были видны витражи ресторана, слева мерцание лифтовой шахты и приглушенное свечение цветочного фриза. Роскошные колонны, стеклянный купол огромного ресторана напоминали театр. Стеклянный свод как будто парил на высоких стальных опорах. Множество арок первого этажа и огромные квадраты окон второго создавали невероятные впечатления. Эстетика была возведена в культ не только содержанием, но и формой. «Метрополь» был оснащен самой современной инженерной техникой. Здесь было всё: вентиляция, канализация, электрические лифты, холодильники, центральное отопление, телефонизация, собственная электростанция и даже свой артезианский колодец и первый в Москве двухзальный кинотеатр. Уникальное расположение «Метрополя» делало его центром жизни в Москве — рядом Кремль и Красная площадь, основные торговые ряды, потрясающие виды на театральную площадь. Все это, в купе с европейским комфортом, безусловно, позволяло «Метрополю» быть лучшей гостиницей Москвы.


Был уже вечер, когда Савва Иванович, одевшись в лучший свой фрак, постучал в номер Клеопатры. Уже ожидая, но сделав необходимую паузу, Клео открыла дверь и, удостоверившись, что произвела должное впечатление, взяла своего спутника под руку.

Они спускались в ресторан по сверкающей мрамором лестнице и, предвкушая ужин и приятный разговор, рассказывали друг другу о впечатлениях об отеле. Их разговор прервал шум, доносившийся из ресторана и бас, который Савва Иванович не мог бы ни с кем спутать:

Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!
Подернем, подернем
Да ухнем!

Картина, представшая перед ними в ресторане, была столь невероятной, что Савве сначала показалось, будто здесь снимается кино. Федор Шаляпин пел, стоя на столе. Весь зал тоже стоял, кто-то свистел, размахивая газетой, кто-то пил водку прямо из графина, а некоторые, восприняв происходящее по-иному, спешили удалиться.

— Высочайший манифест…

— Мы, Николай Вторый…

— Свобода совести… Свобода собраний… Свобода слова…

Савва взял с ближайшего стола газету и, не двигаясь с места, прочитал на первой странице: «Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка». Мамонтов быстро прочёл текст и, кинув газету обратно на стол, увел Клеопатру из ресторана.

— Все, конец монархии!

— Что это значит, Савва? Что там написано? — Она была удивлена происходившим и почувствовала, какое сильное действие оказало на Мамонтова всё увиденное.

— Душа моя, вот наконец Федя и спел в Метрополе. Хоть и не в опере, а на столе. — Савва с горечью взглянул ещё раз на двери ресторана и увлёк свою спутницу дальше от этого громыхающего шума.

— Савва, а хотите я вам станцую? — она видела его смятение и растерянность, и ей очень хотелось вывести его из этого состояния.

— Я был бы счастлив, но не знаю, насколько это возможно?

— Вы сейчас пойдёте в тот каминный зал с роялем, а я быстро переоденусь и спущусь к вам. Мы закроемся, и я буду танцевать под ваш аккомпанемент.




Это был чудесный вечер. Они выпили шампанского, и Савва Иванович был уже благодарен и Шаляпину, так некстати вновь встретившемуся ему на пути, и Манифесту, который послужил поводом всему этому шуму. Он играл, а она танцевала, и никто не мешал им, и не было более никого для них в «Метрополе». Тонкая грация Клео и ее невероятный танец пробуждали в Савве то чуть забытое чувство гармонии между спокойным созерцанием красоты и волнительно-притягательной силой, влекущей его к этой женщине и создающей романтическое настроение. Она видела его взгляд и прекрасно понимала его настроение. Уставшему от бесконечных проблем и так нуждающемуся в простом участии и тепле, испытавшему предательство друзей, ему была необходима эта встреча и эти эмоции.

— Савва, вы удивительный человек! — Клео подошла к сидевшему за роялем Мамонтову, положила руку на его плечо и пригубила шампанское. — Вам, так тонко чувствующему все прекрасное, не место в этой стране. Вам нужно в Европу, в Париж!

— Кто же ждет меня в Париже, разорившегося русского купца? Да и чем мне там заниматься вдали от детей, своей страны, оставшихся друзей? — Савва приобнял и прижался головой к животу Клео.

— Я помогу вам всё устроить, у меня есть предложение для вас от лиц, приближенных к Эмилю Лубе.

Савва отстранился и усмехнулся:

— И чем же вызвана такая честь быть нужным Президенту Франции?

— Впервые интерес к вам возник после того, как врубелевский камин получил золотую медаль на Международной Выставке в Париже и сразу же был приобретен для Французского двора. Вы единственный в мире человек, который по крупицам собирал искусство старорусских ремесел и превратил его в серьезное Дело. Вы собрали вокруг себя столько величайших художников, мастеров, вы сами, в конце концов, потрясающий скульптор. То, что вы делаете с керамикой и то, что мы можем видеть на фасаде «Метрополя», бесценно, и повторить подобное могут лишь единицы в мире. Бог дал вам дар возбуждать творчество других.

— Даа… это весьма неожиданно, — теперь он начал понимать цель приезда Клеопатры, и ему стало от этого горько и досадно.

— Я уполномочена предложить вам дело всей вашей жизни. Только вы можете собрать снова вокруг себя художников. Мы построим для вас фабрику и обеспечим постоянными заказами по всему миру! — В одно мгновение с лица Клеопатры сошла романтика и перед Саввой стояла уже совершенно другая женщина. — Вы вновь станете обеспеченным и известным человеком.

— Милая моя Клео, — он взял её за руку и приблизился почти вплотную, — я всю жизнь свою метался между искусством и коммерцией. Но всё, что я делал, было не только ради себя и своих близких. Ни одно из моих дел невозможно без помыслов о благосостоянии России и русского народа. И железную дорогу, и театр я создавал на благо людей и ради процветания своей отчизны, иначе, возможно, и не было бы этого суда и разорения. А вы предлагаете мне перечеркнуть всё это, отдаться в чужие руки? Это невозможно, мой милый друг!

— Но, ведь они вас предали? Где ваш друг Витте? «У Вас там на дороге чёрт знает что происходит, а вы нянчитесь с какой-то там оперой». Ведь это его слова? Им не было нужно ничего от вас, кроме денег и, получив все сполна, они бросили вас.

— Все так, Клео, все так. Но не правительство для меня Россия и даже не царь. Пусть я потратил свои силы впустую, как может вам показаться, но я сделал всё для того, чтобы каждый русский человек мог гордиться своими умельцами, своими мастерами, своими великими художниками. И каждый человек, проходя мимо «Метрополя» или Ярославского вокзала, может видеть эту великую красоту, которую я помог создать, возможно, ценой своего успеха и своей жизни. Но ни на секунду я не пожалею об этом и не изменю свою жизнь.

Савва взял руками её ладонь, прикоснулся губами, поправил чуть сбившийся во время танца локон и осушил бокал с остатками шампанского.

— Клео, уже поздно, вам пора отдыхать. Я благодарен вам за этот вечер и будьте счастливы.

Склонив голову, Савва удалился, ему вдруг так захотелось обратно в свою мастерскую, где его ждал незаконченный бюст его дочери, его Верочки, чтобы продолжить работу, так неожиданно и странно прерванную.

Фотограф: Игорь Панков
Стиль: Руслан Мигранов, историк моды
Makeup/причёски: Надежда Толоконникова
В роли Саввы Мамонтова: Павел Манылов
В роли Клеопатры: Ксения Керн, балерина, артистка Большого театра.