Сегодня важный день. Нужно выбрать новых манекенщиц для ближайшего показа коллекции, и Коко выделила для этого два часа в своем расписании. В это утро она не стала спускаться на завтрак и заказала в номер маленькую чашку черного кофе и тарелку чуть солоноватой овсяной каши с кусочками груши.

Стук в дверь, внезапно прервавший ее воспоминания о Бое, принадлежал вовсе не Софии. В дверь вошел Самюэль. Он молча сервировал маленький столик у окна: заменил скатерть, тщательно разложил приборы и поставил заказанный завтрак. Он работал в «Ритце» более пятнадцати лет и знал все привычки постоянных гостей. Самюэль принес чистую пепельницу, зная, что к этому времени хозяйка номера должна выкурить пару сигарет. Знал, что утром у мадемуазель начинается работа, не нужно ничего спрашивать и отвлекать разговорами. Поэтому, пожелав хорошего дня, портье удалился.

Спустя несколько минут снова раздался стук в дверь. На этот раз это была София. Девушка была помощницей Коко и отвечала за манекенщиц.

— Ты опять опоздала. В этом месяце я сокращу тебе жалованье, — Шанель сидела в кресле и закуривала очередную сигарету.

— Мадемуазель, я прошу прощения. Сейчас еще только пять минут одиннадцатого, и не все девушки еще собрались.

— Послушай, дорогая моя. Я плачу тебе больше, чем в любом другом ателье. Но я хочу, чтобы ты выполняла свою работу безукоризненно. И приходить вовремя — это одна из главных твоих обязанностей. Ты опаздываешь уже третий раз в этом месяце, и я лишаю тебя премии. Впереди у нас показ, и все должно быть идеально, как это и было прежде.

— Мадемуазель, это больше не повторится. Я еще раз прошу прощения, — София была расстроена потерей премии, но спорить не стала. Она работала с Шанель уже семь лет и знала, что если попытаться ей перечить, то можно схлопотать еще какой-нибудь штраф.

— Я очень надеюсь на тебя, и давай уже работать, — Коко затушила недокуренную сигарету, встала с кресла и направилась к входной двери своего номера.

Она открыла дверь. В коридоре стояло около пятнадцати девушек, они беззаботно разговаривали и ждали, когда их пригласят.

— Хватит болтать. Заходите все в номер, — Коко оглянулась на Софи и раздраженно произнесла: — Софи, закрой дверь на ключ и никого больше не впускай. Кто опоздал — остается без работы.

Коко выстроила манекенщиц в одну шеренгу и снова села в свое любимое кресло. Она молча разглядывала девушек. Иногда показывала пальцем на одну из них и просила удалиться. Троих она забраковала из-за некрасивых ног, еще две были с лишним весом, и одна оказалась беременной. Уверения, что до показа коллекции живот не будет виден и что ей очень нужна эта работа, не подействовали. Девушке со слезами на глазах пришлось уйти.

— Итак, те, кто остался, стоят на месте и ожидают, когда я закончу свои дела и продолжу отбор, — Шанель взглядом позвала Софию и, взяв в руки подушечку с иголками и булавками, присела на подоконник.

Окно было огромным, и вся Вандомская площадь была как на ладони. Она вдруг опять вспомнила Боя. Вспомнила тот день, когда он впервые привез ее в «Ритц».

Коко была ошеломлена великолепием и элегантностью этого отеля. Она мечтала тогда, что когда-нибудь сама сможет снимать здесь номер. Когда-нибудь, заходя в эти двери, она будет встречать услужливые взгляды портье и слышать шепот гостей, обсуждающих ее появление.
И вот она живет здесь уже несколько лет, оплачивая один из самых шикарных номеров в «Ритце». Но Боя уже нет. Ее мальчика нет в живых уже очень давно. Сегодня она вдруг так ясно вспомнила его, каждый день, каждую секунду, проведенную вместе с ним.

— Габриэль, что мы будем примерять сегодня? — Софи уже несколько минут стояла около своей начальницы и только сейчас решилась ее окликнуть.

Коко очнулась от раздумий, встала с подоконника, молча взяла с дивана одно из лежащих платьев и отдала его помощнице. София, нисколько не смущаясь присутствующих девушек, быстро переоделась и встала напротив окна, чтобы утреннее солнце Вандомской площади максимально освещало ее наряд.

Примерка нового платья шла уже около часа. Все это время девушки стояли на своих местах и ждали. Хозяйка самого известного и успешного дома моды наблюдала за ними со стороны, продолжая колдовать над платьем Софии. Девушка стояла не шевелясь уже час. Чего нельзя было сказать про остальных. Новеньких уже начало раздражать это ожидание, и они начали менять позы и тихо перешептываться. Коко, не произнося ни слова, подкалывала платье иголками в тех местах, где нужно было внести изменения. София стояла неподвижно, лишь изредка молча морщась от случайного укола.

После двух часов примерки мадемуазель прекратила работу, выпрямилась и, не подходя к девушкам, твердым уверенным голосом объявила:

— Вот ты, справа, и еще третья слева, можете остаться. Других я больше не задерживаю.

Девушки начали возмущаться. Кто-то протягивал рекомендации из других ателье, кто-то откровенно грубил, но Коко была непреклонна.

— Если вы не умеете просто спокойно стоять, хороших манекенщиц из вас не получится. Прошу вас переодеться в коридоре. Мне нужно работать, — она повернулась к оставшимся двум девушкам, пригласила их присесть и начала собеседование.



Коко работала утром около четырех часов. Начиная в десять, она заканчивала лишь тогда, когда часы звонили два раза и пора было обедать. После обеда она обычно шла на рю Камбон, в свой дом моделей.

Сегодня она закончила утреннюю работу чуть раньше. Две оставшиеся на собеседование девушки ей понравились. Она поговорила с ними не более пятнадцати минут и приняла к себе на работу.

До обеда оставалось полчаса, и она, закурив очередную сигарету, предалась воспоминаниям, которые так неожиданно нахлынули на нее с утра. Она вспомнила Довиль. Набережную, свой первый магазин, казино... и, конечно, Боя.

«Милый, я так счастлива. Это самое лучшее время в моей жизни», — она хорошо помнила эти слова. Прошло уже более пятнадцати лет, Артура давно нет, но слова эти она произносила как будто вчера. Коко поймала себя на мысли, что с тех самых пор никогда больше не произносила таких слов ни вслух, ни про себя.


— Я рад, что тебе здесь нравится. Пойдем сейчас к тебе в номер, а вечером прогуляемся по набережной, — Бой хитро улыбнулся и, не дождавшись ответа, повел Габриэль в сторону «Ле Норманди».

Вечер был теплым, хотя и ветреным. На пляже уже не было ни души, и лишь изредка по выложенным деревянным дорожкам проходили собачники.

Они собирались пойти в казино после прогулки, поэтому оделись нарядно. Мужчина во фраке и девушка в черном вечернем платье прогуливались вдоль моря, наслаждаясь закатом и друг другом.

— Милый, ты знаешь, мне кажется, что мы здесь более счастливы, чем в Париже. Нам никто не докучает, мы открыты и можем делать все, что захотим, — молодая девушка вся сияла от счастья и, держа мужчину под руку, заглядывала ему в глаза.

— Габриэль, ты открыла здесь свой первый магазин. Я очень рад, что помог тебе в этом. Я надеюсь, что это событие станет началом большого пути.

— К черту магазин, к черту дела. Когда я рядом с тобой, я не могу думать ни о чем другом, кроме любви.

— Я тоже, дорогая, — Артур остановился, повернулся к Коко и, взяв ее лицо руками, осторожно поцеловал в губы.

— Я хочу, чтобы мы стали жить вместе, я хочу за тебя замуж, — Габриэль прижалась к своему мужчине и, не глядя на него, впервые сказала ему эти слова.

— Дорогая, разве нам сейчас плохо вместе? Мы счастливы, твои дела стремительно идут в гору. О чем можно еще мечтать?

— Артур, ты меня любишь?

— Конечно, милая. Ты же видишь, как нам хорошо вместе.

— Это другое. Если бы ты любил, то сделал бы мне предложение. По-моему, это очевидно.

— Коко, я не хочу сегодня говорить об этом. Не порти наш вечер. Ты же все прекрасно понимаешь сама, — Артур отстранился от девушки и медленно двинулся вдоль казино.

— Значит, нам нужно расстаться, — прокричала она вслед уходящему Бою, но ответа не дождалась.

Ее охватила ярость. Конечно, она понимала, почему Бой никогда не женится на ней. Он имел деньги, связи, имя, но не имел одного — титула, позволяющего попасть в высший свет британской знати. И единственным способом добиться этого была женитьба на особе с титулом.

Коко сама страдала от того, что, уже имея деньги и имя, она не могла быть на равных с теми, кто ничего не представлял собой, но принадлежал к высшему свету. Все ее клиентки смотрели на нее хоть и с уважением, но свысока.

Она хорошо понимала Боя, но от этого ей становилось только хуже. «Сегодня же нужно дать задание своему бухгалтеру, чтобы он посчитал всю прибыль и нашел возможность вернуть Бою все деньги, которые он мне давал. Если мы расстаемся, то ничего не должно нас держать. Дальше я справлюсь сама».

Бой медленно удалялся, и Коко вдруг почувствовала, что сейчас ей нужно только одно. Ей нужно, чтобы этот человек просто был рядом. Просто держал ее за руку и смотрел на нее своим лучистым, чуть насмешливым взглядом.

— Артур! — Бой остановился и оглянулся. Он сделал шаг обратно, навстречу, и Габриэль, не выдержав прилива страсти, побежала к нему в объятия.


Мадемуазель Шанель стояла в одном из лучших номеров великого «Ритца» и смотрела на кипящую жизнь Вандомской площади.

Белоснежные стены, огромные окна с ее любимым видом. Здесь все было так, как она хотела. Коко сама принимала участие в дизайне этого номера и уже давно не приезжала на свою виллу. Она чувствовала себя здесь как дома. Это и был ее дом уже много лет. В «Ритце», где каждую секунду происходили события, она не чувствовала себя так одиноко, как в своих собственных домах.
— Милый мой, где ты? Я так скучаю... — в комнате уже никого не было, поэтому никто не удивился ее вопросу.

Бой погиб много лет назад, но так и не ушел из ее сердца. Она часто думала о том, как бы они жили вместе. Где бы жили, чем занимались? Были бы у них дети?

Иногда она говорила себе, что готова отдать всю свою славу и деньги за то, чтобы быть рядом с ним. Но понимала, что та, какой она стала, была создана на воле и потрясениях, из которых состояла ее жизнь.

Она подошла к столу, открыла блокнот, взяла карандаш и написала: «Если даже вы окажетесь на самом дне горя, если у вас не останется вообще ничего, ни одной живой души вокруг — у вас всегда есть дверь, в которую вы можете постучаться. Это — работа».

Ей никак не давались большие тексты, но ей нравилось придумывать пронзительные выражения. Все известные журналы гонялись за ее цитатами и часто печатали, делая ее еще популярнее.

Она увлеклась написанным и, присев на стул, продолжила писать. Коко написала еще одну короткую фразу, начала писать следующую, как вдруг негромкий, но уверенный стук в дверь прервал ее работу. Она прикрыла блокнот, положила карандаш на стол и не спеша направилась к двери.
Открыв дверь, Коко увидела огромный букет из бледно-розовых роз. Это был не букет, а скорее куст, полностью закрывавший посыльного. Она улыбнулась, но нисколько не удивилась. Только один человек сейчас был способен отправить ей нечто подобное.

— Несите их в ванную, — сказала мадемуазель, пытаясь найти свою сумочку.

Она нашла ее, достала несколько мелких купюр и протянула посыльному, прячущемуся за цветами и не двинувшемуся с места. После некоторого замешательства между розами протиснулась рука, показывающая свою готовность принять чаевые. Огромный перстень с темно-синим сапфиром украшал мизинец протянутой кисти. Шанель не могла не узнать это украшение и, разразившись громким смехом, вложила деньги в руку.

— Браво, наконец я сам начал зарабатывать. Теперь злые языки не будут говорить, что герцог Вестминстерский только тратит свое наследство, не умея заработать и фунта.

— Вендор, ты как всегда непредсказуем. Я рада тебя видеть.

Мужчина отнес цветы в ванную комнату, положил их на пол и предстал перед хозяйкой номера во всей красе, не затмевая своей Светлости цветами.

Герцог Вестминстерский был одним из самых богатых людей Англии, да и всей Европы. Вендор был достаточно молод, красив и харизматичен. Он стоял перед Коко, улыбаясь своей открытой естественной улыбкой, ожидая восхищения и благодарности.

— Дорогой, цветы великолепны. Спасибо.

— Ты знаешь, что это за цветы? — мужчина сделал многозначительную паузу.

— Неужели?..

— Да, дорогая. Это розы из моего сада. И сегодня первый раз за сто лет их срезали не для отправки на благотворительность.

— Я очень благодарна тебе. Надеюсь, ты не приравниваешь меня к больницам и детским приютам, — Коко не обиделась, она действительно знала традицию королевской семьи срезать розы исключительно для отправки нуждающимся.

Она чуть привстала на носки своих туфель и поцеловала в губы своего гостя. Герцог обнял свою возлюбленную и, не отпуская, медленно направил ее в спальню. Коко оторвала губы, взяла ладонями его лицо и проговорила:

— Милый, мне еще нужно кое-что сделать. Спускайся вниз. Я закончу дела, переоденусь и через четверть часа присоединюсь к тебе.

— Мне никто никогда не отказывает, а тебе я позволяю делать все что угодно. Но у меня остался один соперник. Это твоя работа.

— Я замужем за своим делом. За модным домом «Шанель». Мне жаль, но тебе остается лишь быть моим любовником. Но зато единственным, — она еще раз поцеловала его и, не добавив больше ни слова, прошла в спальню.

Шанель не любила пользоваться лифтом. Она предпочитала медленно спускаться в холл по лестнице, оглядывая сверху гостей «Ритца».

Этот отель был местом непревзойденного богатства и величия, поэтому все гости соответствовали высшему обществу, к которому так стремилась мадемуазель.

Стиль, сервис, элегантность — это уже было событием даже в Париже. Коко спускалась вниз, изредка кивая знакомым лицам. Иногда подходила к кому-нибудь, протягивала руку для поцелуя и, искренне улыбаясь, шла туда, куда планировала.


Вендор ждал ее в баре. Как всегда, вокруг него толпились мужчины, желающие познакомиться с богатым человеком, и женщины, ищущие его внимания и знающие, что всегда есть шанс понравиться.

Герцог был одет традиционно. Единственная деталь, которая всегда немного раздражала Коко, — это его туфли. Один из самых богатых людей в Европе всегда ходил в старой стоптанной обуви, которая из года в год ремонтировалась, но не менялась.

Шанель однажды преподнесла своему другу десять пар первоклассных туфель. Герцог обрадовался, надел одну пару, но тотчас вышел в сад и извалял их в грязи до того же состояния, в котором были его старые туфли. Коко все поняла и больше не старалась переделать герцога.

— Дорогой, как только ты закончишь свои лекции, можешь присоединиться к моему обеду. Я буду в ресторане, — она окинула взглядом Вендора, держащего бокал шампанского, и ближайшую к нему девицу. Затем развернулась и вышла из бара.

Ресторан «Л'Эспадон» был особым местом. Здесь запросто можно было встретить министра или кого-то из английской королевской семьи. Знаменитые писатели, артисты — этих особ было не сосчитать. Здесь было оживленно, но достаточно тихо, чтобы иметь возможность спокойно пообедать, предаваясь своим мыслям или поддерживая неспешный разговор со своим спутником.
Оливье, главный официант ресторана, зная, что ровно в два часа придет мадемуазель, уже находился в зале. Он поприветствовал гостью. Затем проводил до обычного столика у окна, налил из серебряного графина воды и начал рассказывать, какие продукты сегодня идеально свежие, а от каких он советует воздержаться.

— Мой друг, я попрошу вас подойти чуть позже. Я ожидаю герцога, и мы сделаем заказ вместе, — Оливье обозначил поклон и удалился, не произнеся ни слова.

Герцог не заставил себя ждать и появился в ресторане через три минуты после того, как Коко отпустила официанта. Он поцеловал протянутую руку Коко, пододвинул свое кресло чуть ближе к ней и сел.

— Габриэль, ты, как всегда, распугала всех моих поклонниц.

Герцог хотел пошутить, но Коко ответила ему достаточно серьезно:

— Я не хочу делить тебя ни с кем, хотя понимаю, что это невозможно.

Вендор сделал небольшую паузу. Он кивнул ожидавшему их официанту и принялся неторопливо и обстоятельно делать заказ. Как только Оливье ушел, герцог продолжил:

— Габриэль, — он взял ее руку в свои ладони, — как только ты скажешь мне «да», все изменится. Ты переедешь в мой дом и станешь там полноправной хозяйкой. Я лишь жду твоего согласия.

— Милый, не торопи меня. Ты же знаешь, я никогда не была замужем. Мне тяжело расстаться со своей независимостью.

Мужчина выпустил руку Коко из своих ладоней, повязал салфетку и пригубил шампанского.

— Дорогая, знаешь ли ты, что независимость и свобода — это фикция, самообман. Все мы от чего-то зависим. Нужно лишь выбрать, чья зависимость нам милее.

— Наверное, ты прав, — Коко слегка задумалась и откинулась на спинку кресла. — Ты знаешь, мне иногда так хочется плюнуть на все, послать к черту все эти коллекции и уплыть куда-нибудь далеко в море, не задумываясь о том, что будет завтра.

Она чуть улыбнулась своей мечте и постаралась представить, как подставляет лицо солнцу, отражающемуся в лазурном море.

— Только одно твое слово, и мы тотчас отправимся в путешествие. Яхта как раз сейчас пришвартована в Монпелье. К вечеру мы будем там, а завтра утром можем выдвинуться.

Мадемуазель оставила предложение без ответа и продолжила мечтать, откинувшись в кресле. Принесли первые блюда, и она, как будто не расслышав слова Артура, принялась за трапезу. Герцог знал, что Коко услышала его приглашение, поэтому не стал повторять и не продолжал разговор, ожидая ответа. Возникла пауза, но неловкости никто не чувствовал. Каждый ушел в себя, в свои мысли, продолжая наслаждаться обедом.

Неожиданно к их столу подошел взволнованный Оливье.

— Мадемуазель, я прошу прощения, но к вам пришли.

— Кто? — не поднимая глаз, спросила Коко.

— Это из профсоюза. Они устроили небольшой пикет у входа и требуют позвать вас. Внутрь их, конечно, не пускают.

— К черту этих бездельников, — Шанель вытерла губы салфеткой и кинула ее на стол. — И ведь никакой благодарности за всю мою заботу.

Оливье стоял молча около стола и ждал указаний.

— Что им нужно? Опять будут просить оплаты сверхурочных? Но почему-то они не говорят о том, что я плачу им и так больше обычного почти вдвое. Оставаясь на ночь, они лишь дорабатывают то, что сами испортили в течение дня.

Вопрос был риторический. Она не ждала ответа. Официант, понимая это, продолжал ожидать указаний молча.

— Дорогая, — герцог решил прервать трапезу и вклиниться в разговор, — мне тоже не нравятся все эти дела с профсоюзами, со всей этой свободой. Я уже пострадал от всех этих демонстраций и забастовок минимум на несколько сот тысяч фунтов. Но, может быть, это как раз знак того, что пора остановиться? Продать дом моды, например, или взять в управление директора?

— Вздор, я не дам этим бездельникам командовать у себя дома. Я создавала его всю жизнь и не потерплю никакого своеволия.

— Оливье, друг мой, — она не стала больше ничего объяснять своему спутнику и обратилась к официанту: — Скажите им, чтобы расходились. Через тридцать минут я приеду на рю Камбон и встречусь с ними.

Оливье все понял, кивнул в ответ и удалился.

— Дорогая, мне кажется, что ты не должна ввязываться в эти споры. Я готов предложить тебе хорошего адвоката, — Вендор сделал паузу и продолжил: — Если ты станешь герцогиней, тебе нельзя будет заниматься такими делами. Я бы не хотел, чтобы все эти дрязги ставили под сомнения мою репутацию.

— Милый мой, герцогинь много, а Шанель только одна. Запомни это, пожалуйста. А сейчас отвези меня в дом моды. Мне нужно работать.

Красный с позолотой автомобиль с откидным верхом медленно подъехал к одному из подъездов дома по адресу рю Камбон, 31.

Женщине не хотелось выходить из машины, поэтому она тянула время. Ее спутник принялся за ухаживания, пытаясь задержать свою возлюбленную. Улица была узкая, и автомобили, которые с трудом объезжали кабриолет герцога, мешали самой загадочной паре Парижа отвлечься друг на друга и попрощаться. Шанель поцеловала Вендора, стерла с его щеки помаду и, не дожидаясь, когда герцог выйдет и откроет ей дверь, вышла сама.

В зале было шумно, все портнихи и модели ожидали появления хозяйки. Коко взяла свое любимое кресло и, скрипя им по паркету, подвинула его в самый центр. Затем села, закинула ногу на ногу, закурила сигарету и с вопросительным взором оглядела не спускавших с нее глаз девушек.

— Мы бы хотели обсудить с вами условия, на которых готовы работать, — роль главной на себя взяла Эстель, портниха, проработавшая уже более пяти лет в доме «Шанель», которую Габриэль когда-то нашла в пригороде Парижа. Она случайно зашла в одно из местных ателье, и ей понравилась девушка: она качественно сделала свою работу, подшив Коко платье. Мадемуазель забрала ее с собой в Париж и оплатила дорогостоящее лечение ее отца.

— И чего же вы хотите? — Шанель мгновенно вспыхнула, задетая тем, что именно Эстель сейчас разговаривает с ней в таком тоне.

— Во-первых, мы хотим, чтобы нам оплачивали все время, которое мы работаем сверх восьмичасового рабочего дня. Во-вторых, мы требуем полной оплаты больничного. В-третьих, мы не будем работать, если вы не отмените нам все штрафы.

— Дорогая моя Эстель, прошло чуть больше пяти лет с того момента, когда ты благодарила меня со слезами на глазах за то, что я спасла жизнь твоему отцу и вытащила тебя из дыры, в которой ты жила, — Коко смотрела на девушку и видела, что ни капли неудобства или смущения та не испытывает. Габриэль поняла, что ни взывать к совести, ни уговаривать она никого не будет, и продолжила: — Я послушала вас, теперь вы послушайте меня. Я готова оплачивать вам сверхурочное время, но только в том случае, если сама нагрузила вас дополнительной работой. Если вы исправляете то, что не успели сделать в течение дня, это ваши проблемы. Больничный я увеличиваю до вашей зарплаты, но не более двух недель в году. Штрафы я убирать не буду.

Девушки зашумели и, не имея единства во мнениях, вопросительно посмотрели на Эстель. Она открыла было рот, чтобы возразить, но Габриэль перебила ее:

— И еще... если вы сорвете мне коллекцию, будете уволены. Это все. Идите работать, — не дождавшись ответа, она встала с кресла и поспешила выйти.


Новый день начинался как обычно. Проснувшись чуть раньше, Коко приняла ванну и, устроившись на любимом подоконнике, закурила.

Новая коллекция была почти готова, и она с нетерпением ждала того дня, когда снова «взорвет» Париж и повернет моду в свою сторону.

— Этот выскочка Баленсиага наконец убедится, что есть только один дом моды, который останется в истории, — она сказала это тихо, но отчетливо, как будто от каждого сказанного ей самой себе слова зависит успех коллекции.

Герцог больше не приезжал. Лишь однажды он прислал букет с приглашением прокатиться на яхте. Она не ответила. Что-то неосознанное и необъяснимое не давало ей принять его предложение. Она так долго мечтала устроить свою личную жизнь, но сейчас спасовала. Не смогла сделать шаг и изменить свою жизнь.

Она опять выбрала работу и независимость. Каждый раз этот выбор давался ей легко, но, сделав его, она сомневалась. Сомневалась и надеялась, что все-таки когда-нибудь ей удастся совместить все то, к чему она стремилась разными дорогами. Иногда ей казалось, что пора уже смириться с одиночеством и принять его как обязательную плату за успех, славу и независимость.

Ей вдруг нестерпимо захотелось прокатиться на лошади. Пустить Мэри в галоп и мчать вдоль берега, принимая на себя ветер, пахнущий свежестью и йодом. Не останавливаться и не думать ни о чем, наслаждаясь лишь скоростью и свободой.

«Вот он, мой мальчик, уже далекий и невозможный. Я начинаю забывать его лицо, но узнаю из миллионов. Как хорошо, что я не видела его после катастрофы и он навсегда останется в памяти со своей вечной улыбкой. Чуть высокомерной, но всегда добродушной», — она опять вспоминала Боя. Как и раньше, ей нужен был его совет. Она нечасто следовала им, но его поддержка давала ей силы. Коко прикрыла глаза и опять вернулась в Довиль. В самое счастливое время ее жизни. Она открыла окно, и ветер с Вандомской площади напомнил ей ветер Нормандии.
Она перешла на рысь, давая возможность догнать себя, но не оборачивалась. Габи знала, что Бой увидел ее и скоро догонит. Поравнявшись с ней, он прогнулся, чтобы поцеловать. Мэри, мотнув головой, потопталась на месте, ревнуя свою хозяйку, но не смела помешать.

— Я искал тебя все утро. Почему ты уехала без меня?

Вчера они опять поссорились, и Бой, не любивший конфликты и выяснения отношений, делал вид, что ничего не произошло.

— Ты хотел меня видеть? Это странно... — Коко была чуть обижена и ждала извинений.

— Габриэль, не будем ссориться. У меня портится настроение, когда мы не разговариваем.

Коко нечего было ответить. Иногда ей казалось, что они говорят на разных языках. В эти моменты она чувствовала безнадежность их отношений, и это причиняло ей боль. Габриэль ускорила шаг, чуть пришпорив свою лошадь.

Мужчина пустил своего коня в галоп, но, поравнявшись со своей спутницей, не остановился, а промчал мимо, оставляя за собой лишь песочные облака.

Коко продолжала двигаться вдоль воды, иногда заводя Мэри чуть глубже и наблюдая, как брызги долетают до ее сапог.

Вдруг впереди она увидела скачущего ей навстречу всадника. Скорость была высокая, и разглядеть лицо было невозможно. Метров за пятьдесят она поняла, что это Бой. Он мчался прямо на нее.

Артур привстал в седле на четвереньки, расставил руки в стороны и закричал:

— Габриэ-э-эль, я люблю-у-у тебя-а-а! — он пролетел мимо нее в нескольких сантиметрах, каким-то чудом не упав с лошади.

— Остановись! Слезь с лошади! — она закричала ему в ответ, добавив уже тихо: — Сумасшедший.

Бой резко сбавил скорость, пытаясь развернуться, но не удержался и полетел вниз. Коко в одно мгновение спрыгнула с лошади и побежала к нему. Песок на пляже был мягким, и успевший сгруппироваться мужчина не разбился. Его конь, боясь затоптать хозяина, отошел и лишь вытягивал шею, пытаясь понять, что же произошло.

Габриэль упала коленями на песок, взяла голову любимого в свои руки, осматривая его и убеждаясь, что ничего страшного не произошло. По ее щекам текли слезы, и она принялась то целовать, то прижимать к себе своего мужчину.

Коко очнулась, вернулась в свою комнату в «Ритце», смахнула одинокую слезу и закурила.

— Милый мой, где ты? Я так скучаю... — она проговорила это вслух, в открытое окно, пуская попутно сигаретный дым, как будто он мог унести ее слова дальше и доставить тому, кому они предназначались.

— Габриэль? Ты меня потеряла? Я здесь, — из огромной ванной вышел мужчина в халате. Он зашел в спальню, вытирая голову белым полотенцем.

Коко отвлеклась от своих мыслей и наблюдала за ним. Мужчина скинул халат и полотенце на пол, лег на кровать и слегка прикрылся одеялом.

— Андре, ты меня любишь? — Коко подошла к кровати, легла на край и обняла его ноги.

— Ты же знаешь, что люблю. Но мне казалось, что моя любовь тебе не нужна.

— Милый, женщина не может быть счастлива, если ее не любят. Ей это нужно больше всего. Женщина, которую не любят, — это ноль и ничего больше. И неважно, молодая она или старая, мать, любовница... но женщина, которую не любят, — это погибшая женщина. Она может умирать, это уже неважно.

Коко сняла с себя туфли и, нажимая на кнопку электропривода жалюзи, забралась под одеяло.

Солнечное утро Вандомской площади медленно уступало сдвигающимся шторам, превращаясь в ночь. В парижскую романтичную ночь, которая так легко соединяет всех желающих получить свою частичку любви и тепла.