— Дамы и господа, мы готовимся к взлету, прошу пристегнуть привязные ремни и выключить электронные приборы.

Он отметил стройные ноги стюардессы, улыбнулся ее заинтересовавшемуся взгляду, прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

— Пап, мы взлетаем, возьми меня за руку!

— Конечно, маленькая, не бойся. Пока я рядом, тебе нечего бояться.

Он подвинулся к дочери ближе и, вдыхая аромат ее волос, поцеловал в льняную макушку.

— Папа, нам нужно чем-то занять себя… Ты только не спи, я не могу спать в самолетах. Одной мне страшно. Давай поиграем во что-нибудь!

— Малыш, хорошая идея, во что ты хочешь поиграть?

— Наша классная, миссис Хэноган, научила нас одной интересной игре. Нужно рассказать историю, подражая какому-либо из писателей, чтобы все сразу поняли, кто это написал.

— Хм, это сложная и увлекательная игра. Она мне нравится. Это прекрасный способ изучать литературу. Скажи мне, многих ли писателей вы уже читали?

— Не очень многих. Мы читаем книги разных авторов и иногда просто отрывки, если книга длинная. А потом обсуждаем, чем один писатель отличается от другого.

— Это и правда интересно. Что вы читали на последнем уроке?

— Мы начали читать повесть «Старик и море». Мне понравилось, — девочке не столько хотелось играть в игру, сколько услышать папин рассказ о Сицилии. — Ну все, давай играть. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о Сицилии. Ты так давно мечтал туда слетать, но никогда не рассказывал мне об этом месте. И вот мы летим туда, а я даже ничего не знаю о нем.

Он задумался на минуту, как будто проживая снова какое-то воспоминание, поправил свои черные волосы и, как мальчишка, придумавший озорство, прищурил один глаз.

— Хорошо, Крис, я расскажу тебе… Если вы уже читали Хемингуэя, я попробую рассказать, как старый добрый Эрни.

— Ну па-а-а-па! — дочь с негодованием хлопнула ладошкой по его колену. — Я же должна была угадать… Зачем ты мне сразу признался? Мне нужно было самой угадать, что это Хемингуэй. Ведь в этом весь смысл игры!

Он ткнул себя кулаком по лбу и, всплеснув руками, склонил перед дочкой голову.

— Солнышко, ну прости меня, просто у меня уже зачесались руки. Мне по душе то, что придумала миссис Хэноган. Но давай усложним игру! Ты попробуешь потом рассказать мою же историю от имени своего писателя, и мы посмотрим, как она изменится.

— Хорошо, папочка, будем считать, что ты, как всегда, выкрутился.

Они рассмеялись, позвали стюардессу и, заказав колы и сэндвичей, с интересом придвинулись друг к другу ближе.

— Пап, а почему именно он? Почему Хемингуэй?

— Ты знаешь, дочь, я почему-то сразу это решил, хотя знаю множество талантливых писателей. Но о Сицилии я хочу, чтобы рассказал он. Мой рассказ будет связан с войной. Ведь именно тогда я впервые попал на Сицилию. А Хем тоже воевал, — Крис редко слышала от отца истории о войне, поэтому услышанное взволновало ее.

— Например, если бы это был Дюма, мне пришлось бы рассказать захватывающую историю, придумать ярких персонажей и напряженно вести их по коллизиям, бурлящим вокруг событий. Там был бы витиеватый сюжет со множеством погонь, героических поступков, стрельбы и т. д.

Если бы это был Ремарк, я бы подробно описывал ужасы той войны, мрак и холод этого времени, среди которых нашел бы что-то человеческое и понятное, понятное тем, что это часть настоящей жизни, со всеми ее ужасами и повседневными чудесами, с болью и теплом, со страданиями и счастьем.

Если бы это был Бунин, была бы короткая, но трагичная история любви, любви мимолетной, яркой, но обязательно трагичной. Толстой же потратил бы все страницы на подробное описание батальных военных сцен. С исторической точностью он рассказал бы о той операции, о взятии острова и освобождении плацдарма фашистской Италии.

Но я хочу другого рассказа, я не хочу подробностей войны, я не хочу длинных историй. Малыш, мне хочется передать тебе это ощущение, это настроение. Я хочу, чтобы ты почувствовала это солнце, палящее, но не обжигающее, этот запах лимонов, от которых не спрятаться. Я хочу, чтобы во время рассказа ты слышала звук мандолины, наигрывающей незамысловатую мелодию… Это все Сицилия, это место, где народ встает вместе с солнцем и ложится спать, когда красный огненный шар опускается в море, где виноградные лозы, как дети, оберегаются с теплотой и нежностью, где каждый акр земли плодороден, потому что обласкан теплым морским ветром и мягким южным солнцем.

— Пап, ты так красиво это рассказываешь, ты столько знаешь разных писателей. Мне так интересно, давай скорее дальше! Дальше-дальше!

Девочка расстегнула привязной ремень и, забравшись с ногами на узкое кресло, приготовилась слушать.

— Может быть, ты и права, дочь, но я как будто снова погружаюсь в то самое время. Время, которое навсегда останется в моей жизни.

Он вмиг постарел, на лице появились морщины, но какой-то дивный свет скользнул в его глазах. Было видно, что это воспоминание дается ему нелегко, но он не существует без этого опыта, без этой пережитой печати на его судьбе, на его теперешней, далекой от тех мест жизни.

— Это был 43-й год, операция называлась «Хаски». На тот момент это была самая крупная морская десантная операция в мире. Неудачная высадка и шесть недель боев на суше. Американцы, англичане и канадцы выбили войска стран Оси с острова и открыли средиземноморские морские пути для своих союзников. Фашисты сбежали на материк, а Бенито Муссолини, дуче Италии, был отстранен от власти.

За время этой операции погибло около шести тысяч человек союзнических войск, и, несмотря на окончание операции, мы чувствовали этот пепел недавних сражений и важность этого крайнего плацдарма Средиземноморья.

Мы полностью контролировали остров, но все же чувствовали, что малейшая расслабленность и небрежность могут привести к новой трагедии.

Кристи слушала отца очень внимательно. Разговоры о войне были редки. Каждое слово, рассказывающее о той поре, — как крупица в общей картине, описывающей ту страшную эпоху. Отец не любил эти рассказы. С одной стороны, он не мог не помнить тех дней, он и не хотел их забывать, ведь то, что происходило в те годы и определило его дальнейшую жизнь. Но, с другой стороны, он не хотел транслировать все эти ужасы на жизнь людей, никак не связанных с той чудовищной драмой, тем более на жизнь своих детей, которые не знали до сих пор ничего, кроме любви и ласки. Это было его противоречие и постоянно мучающее его состояние.

— Тогда мы были неразлучны вместе с моим другом. Джеймс Бедок. Он был похож на Геракла. Такой же огромный и сильный. Он носил бороду и брил голову. На голову надевал трофейную японскую повязку, снятую при случае у одного из узкоглазых. Был чемпионом округа по боксу. Только один раз я видел, как он имел проблемы в ринге. Ты представляешь, это был русский. Джеймс тогда закончил бой на своих ногах, но долго помнил тяжелые свинги товарища по борьбе. Кстати, скажу тебе, мой малыш, что бы ни писали в наших учебниках и что бы ни говорили о красных, это они выиграли войну. Все наши вместе с Бульдогом Уинни усилия не стоили и мизинца того, что потратили на эту борьбу русские.

— Пап, ты правда так считаешь? Ты так предан Америке, а сейчас говоришь такие вещи?

— Солнышко, правда важнее попыток человека или даже нации во имя своего благополучия поворачивать вспять историю. Тем более что тесто сие замешано на горе и страдании, и было бы омерзительно не признать правду, которая стоила жизни миллионам людей. Отказаться от этой правды значило бы отказаться от Бога, отказаться от самой жизни, ради которой погибло столько людей.

Крис глубоко задумалась над его словами, до сих пор она знала только о героизме и трагедии американского народа. Отец как будто приоткрыл завесу тайны, которая с новой стороны начала открывать для юной леди этот мир.

— Мне тогда было девятнадцать, а Джеймсу двадцать пять. Однажды он отбил меня от кучки наших же солдат, решивших, что я им что-то должен. С тех пор мы всегда были рядом. К тому моменту он уже был старшим сержантом и принял участие не в одном десятке разных операций. Понемногу он учил меня военному делу, а точнее: как выжить в тех условиях, в которых мы могли оказаться в любую минуту. И скажу тебе, малыш, пару раз эта наука действительно спасла мне жизнь.

Джеймс встречался несколько раз с русскими и всегда в рассказах он восхищался ими. Их мужеством, внутренней силой. Он видел, через какую мясорубку им приходилось пройти.

Кстати, после того боя с русским, а они оба вышли шатаясь, но не упав, им присудили ничью. Той же ночью они оба сделали себе одинаковые татуировки.

— Боже, папа! — Кристи подскочила на кресле и прижала ладошки к щекам. — Ведь это же дядя Джейси?! Да?!

— Да, солнце, конечно, это он.

— Я помню эту его татуировку, я часто спрашивала его, что это, но он никогда не рассказывал. Но где же его борода? Бритая голова? Боже, не могу его представить таким! — девочка была настолько удивлена, что даже не знала, как увязать старшего сержанта Джеймса, грозу фашистов и чемпиона по боксу, со своим дядей Джейси, отцом четверых детей, веселым добрым великаном.

— Много воды утекло с тех пор. Твой папа тоже изменился. Прошло уже почти тридцать лет.


Сегодня был странный день. Мне приснилась Мартина. Во сне она выходила замуж. Я не знаю, как она выглядит взрослой, но я четко понимал, что это она. Маленькая церковь в Корлеоне была полна гостей и веселья. Тот, кто не был на сицилийской свадьбе, никогда по-настоящему не поймет всей красоты соединяющихся сердец двух любящих друг друга божественных созданий. Скромность и трепет взглядов, нетерпеливое ожидание брачной ночи, торжество и искренняя радость гостей.

Сон был коротким и очень красочным. Он оставил приятный осадок, с одной стороны, но, с другой — ввел в задумчивость своей неожиданностью.

Я думаю, что сны отражают наше подсознание, вопрос только в одном. Они — результат наших размышлений и тревог или же это некие знаки, которые приходят к нам свыше?

Италия. Сицилия. Действительно, последние несколько дней я думаю о ней постоянно. Но почему именно этот сон? Встреча с Мартиной была одним из самых ярких пятен, связанных с этой страной, но мои нынешние раздумья связаны с совершенно другими обстоятельствами. Работа, и не более. Но все же что-то кольнуло у меня в сердце от одного красочного мгновения, невольным свидетелем которого я стал в прошлую ночь.


Сэм Дункан, мужчина сорока восьми лет с гладко выбритым лицом и тщательно зачесанными назад волосами, вышел из самолета и на мгновение остановился. Он не был здесь очень давно. Но узнал легкий, чуть солоноватый, ветер, взбивший прядь волос из его идеальной прически. Увиденное сильно отличалось от того, что было тридцать лет назад. Он прислушивался и не спускался вниз по трапу. Сэм помнил этот вкус ветра и цвет солнца, и даже невольная мимика — легкий прищур от яркого солнца — показалась ему знакомой. Несмотря на жару, он надел шляпу, чтобы ветер окончательно не испортил прическу, подхватил с пола дорожные сумки и аккуратно двинулся вниз по трапу, где его уже нетерпеливо ждала дочь.

Папа поцеловал на ходу дочь в макушку, и они двинулись в потоке спустившихся пассажиров в сторону аэропорта.

Сэм сразу заметил стоявшую на взлетной полосе «Альфа-Ромео» и прислонившегося к ней молодого сицилийца. Дункан окликнул дочь и направился к незнакомому мужчине, не глядя на него. Кристи, несколько удивившись вдруг изменившемуся маршруту, попыталась спросить, куда они направляются, но, не дождавшись ответа и увидев уверенную походку отца, поспешила следом.

«Альфа-Ромео-Альфетта» — один из самых новых и модных автомобилей юга Италии. В Америке такие машины редкость, но Дункан следил за тем, что выпускается у автопроизводителей. Эта модель была хитом этого года и многое говорила о своем владельце. К тому же факт появления автомобиля на взлетной полосе явно указывал на то, что за рулем был человек непростой и приехал он за тем, кто еще выше в его иерархии. Мгновенно оценив данные обстоятельства, Сэм обменялся с незнакомцем взглядом и, удостоверившись в своей правоте, твердым шагом пошел к машине. Даже опытный наблюдатель не смог бы увидеть эти едва различимые жесты, которыми обменялись мужчины, но для них это был определенный код, который каждый из них считал с лица другого.

Мужчины встретились, перебросились несколькими словами, и Фабио, новый знакомый отца, галантно обозначил поцелуй ручки Кристианы и аккуратно уложил в багажник все сумки. Сэм не прикоснулся к багажу, сразу давая понять, кто здесь хозяин положения, но и встречающий его мужчина всем своим видом показывал свое уважение и почитание. В этом минутном обмене информации не было ни грамма подобострастия или пренебрежения. Наоборот, каждый подчеркивал свое достоинство, несмотря на отличие в положении.

Папа с дочкой разместились на заднем сиденье, Фабио нажал на педаль акселератора, и автомобиль тронулся. Доехав до здания аэропорта, сицилиец взял документы американцев и, в течение десяти минут уладив необходимые формальности, повез прибывших в город.

— Мы едем в Катанию? — Дункан тихо задал вопрос, боясь разбудить дочку, мгновенно уснувшую у него на коленях.

— Нет, для вас забронирован лучший номер на побережье Таормины. В Катании сейчас слишком жарко и шумно. Для вас и для леди будет лучше провести время у моря, — мужчина обернулся и обнажил свои белые зубы в улыбке. Глаза же его остались такими же сосредоточенными и бесстрастными.



Наше Дело бессмертно. Никто еще не смог превзойти наш менеджмент. Я не кровный сицилиец и даже не итальянец, но волею судьбы я оказался с ними. Стечение обстоятельств, потом осознанный выбор, а потом дело, которым я доказывал свою состоятельность, благодаря которому стремительно шел вверх. Меня всегда поражало то, что небольшой по численности народ, даже не составляющий одну страну, смог взять под свой контроль и влияние огромную часть мира. Они приезжали в Америку, другие страны и, вместо того чтобы тихо жить на третьих ролях в чужих странах, становились мощнейшей силой, с которой вынуждены считаться все.

Конечно, одна из главных причин этого кроется в самой Сицилии и сицилийцах. Я подписываюсь под фразой Альфредо Ничефоро: «В крови сицилийца вечно бурлит недовольство и не знающая границ страсть эго. Каждый сицилиец — мафиозо по природе». Честь, месть и солидарность. Вот эти три слова и являются главными принципами в каждой семье. Мы не сослуживцы, не друзья, не приятели. Мы все — семья. Семьи составляются в коски, те — в ассоциации, а дальше — синдикат. Круговая порука, обет молчания, омерта и как главное искусство и средство достижения цели — физическая расправа. Как и тысячу лет назад, так и сейчас все решает физическая сила. Ты можешь быть очень влиятельным человеком, с большими деньгами и связями, но все это не стоит и гроша, если ты не можешь себя защитить. Все твои возможности падут перед невозможностью противостоять холодной жестокости и расправе. Ты или сделаешь все, что от тебя хотят, или умрешь.

Искусство безнаказанно убивать. Как бы страшно это ни звучало, но это так. На этом держится мафия.

Нам принадлежит огромная часть всех капиталов в мире. Мы сотрудничаем со всеми более-менее сильными группами, включая ЦРУ и правительства нескольких стран. Наша стратегия — это прорастание. Шаг за шагом, год за годом мы прорастали во все структуры официальной власти и крупнейшего бизнеса для того, чтобы иметь возможность контролировать все. Мы внедряли своих людей повсюду. От уборщика в крупнейшей банковской группе до патрульного полицейского. Невозможно удалить и разрушить то, что уже укоренилось в самом тебе. Здоровому дереву можно обрубить больную ветку, но его невозможно вылечить, если поражена корневая система, ствол, листья, собственно, все дерево изнутри. Физическая сила — лишь инструмент. Инструмент для достижения главной цели. Власть, а значит, деньги. Очень большие деньги. Для нас существует только один критерий в бизнесе — это сумма возможной прибыли. Мы всегда там, где она максимальна. Если завтра самым прибыльным делом станет продажа ношеных носков, мы начнем контролировать и его. Ничего личного, только бизнес.

Я приехал на Сицилию в конце войны. Бенито Муссолини был свергнут. Мафия сотрудничала и с ним и с ЦРУ. И те и другие считали некоторых крестных отцов своими агентами, но это был лишь миф. Синдикат делал ставку на обе стороны для того, чтобы победить в любом случае. Дуче Италии, считавший себя непобедимым, богом, был расстрелян, а мы продолжили свое Дело. ЦРУ вынуждено с нами считаться. Многие сложнейшие операции выполняем для них мы. Мы проросли и туда. Мы — семья. Мы воюем за свое, и поэтому нас не победить.



— Папа, папа, пойдем скорее к морю. Ты только посмотри, как здесь красиво, — девочка стояла на огромной террасе и, не отрывая взгляда от синей глади воды, звала отца.

Сэм отдал последние распоряжения консьержу и поспешил на террасу. Вид был великолепный. Огромный балкон утопал в цветах и зелени и нависал над бирюзовой бухтой, окруженной небольшими рифами и стоявшими в удалении от берега рыбацкими лодками. Отец обнял сзади свою дочь, как обычно, поцеловал в макушку, и они стали рассматривать отель вместе. Время близилось к обеду, и основной ресторан начинал оживать. Он находился прямо под террасой, и папа с дочкой, опершись о перила, принялись наблюдать за приготовлениями.
— Папа, я хочу вниз, они так красиво все раскладывают! — воскликнула Кристи, показывая на официанта, расставляющего небольшие вазы с цветами на каждый стол. — Что мы будем есть? Чем кормят на Сицилии?

— Малыш, вынужден тебя расстроить. Гамбургеров здесь нет, но я обещаю, что ты запомнишь местную еду надолго и будешь просить меня в Нью-Йорке приготовить что-нибудь сицилийское.

— Пап, договорились, — девочка хитро улыбнулась и убежала переодеваться.

Сэм стоял на террасе лучшего номера в отеле «Вилла Сант Андреа», старого замка на берегу моря. Светило яркое солнце, вся территория отеля была усыпана разноцветными флоксами, многовековые каменные ступени создавали ощущение Средневековья. Но белоснежные униформы официантов с ярко-синими поясами возвращали в современность. Дикая необузданная красота перемешивалась с новым шиком, и сохраняя самобытность, и добавляя еле уловимые нотки американской роскоши.
Он стоял на террасе на самом верхнем этаже отеля. Ему была видна бухта, небольшой собственный пляж. Редкие гости прогуливались по песчаным дорожкам, кто-то сидел на скамейке и читал, кто-то неспешно шел к морю, закинув на плечо полотенце. Все говорило о спокойствии, уверенности, наслаждении природой и красотой этих мест. И Дункан отметил про себя, что именно в этой тишине, в этой сказочной идиллии, и скрывается тайное и зловещее, то, что не терпит шума и пренебрежительной легкости. Именно здесь, под тенью оливковых и лимонных деревьев, в тишине райских садов, скрывается сила. Сила жестокая, расчетливая, многотысячными щупальцами спрута держащая в страхе полмира.


Сейчас мне нужно приглядеть за очень большим и серьезным делом. Пришло время заняться тем, что долгие годы лежало в тайниках и ждало своего часа. За время Второй мировой войны фашистами было похищено бесчисленное множество произведений искусства со всего мира. Главным образом из Восточной Европы и особенно из СССР. Уникальные произведения искусства исчисляются тысячами ящиков, спрятанных в Латинской Америке и Азии.

Вся верхушка СС уже к 1944 году понимала неизбежность краха. Но многие были профессионалами, а не фанатиками, поэтому уже за полтора года до капитуляции готовили себе пути отхода. Тайно вывозились ценности, скупались активы в Аргентине, Перу и других странах, создавались целые нацистские кварталы. Мафия помогала им в этом, и теперь наша задача осуществить контроль над операцией, которая до сих пор не имела аналогов в мире. Необходимо достать все эти миллионы единиц ценностей, провезти их по своим каналам в Европу и Америку и распродать в частные коллекции напрямую и через главные мировые аукционы.

Сицилия — это буфер, территория, не подконтрольная никому, кроме нас. Десятилетие через Сицилию создавался наркотрафик с Востока и Китая в Европу и Америку. И вот сейчас этими же кораблями, самолетами, поездами пойдут в мир шедевры мирового искусства, варварски похищенные фашистами. С каким бы отвращением мы ни относились к наци, бизнес мафии есть бизнес. А это гигантские черные деньги, мимо которых мы пройти не можем.


Они вышли из виллы и направились к фуникулеру. Сэм, как обычно, держал дочь за руку, и иногда в порыве нежности девочка сжимала его руку в объятиях, проявляя тем самым свою детскую страсть.

Путь по канатной дороге был недолог, через несколько минут они вышли на площадку верхней станции и пошли к историческому центру Таормины, где уже были слышны звуки мандолины и голос музыкантов, поющих незатейливые сицилийские песенки.

По правую руку была маленькая церквушка, в которой проходило венчание. Мужчины в черных костюмах толпились у входа, нетерпеливо ожидая конца церемонии. По левую руку начиналась череда ресторанчиков на разный вкус, и друзья жениха то и дело поглядывали на запотевшие бокалы прохладного вина, выносимые официантами для своих посетителей.

— Сицилия, Сицилия, Сицилия! — девочка отпустила папину руку и вприпрыжку побежала вперед. — Папа, я буду сравнивать с тем, что ты мне успел рассказать.

— Малыш, я сам не был здесь целую вечность, — Сэм шел медленно, как будто прислушиваясь и присматриваясь, не упуская из виду дочь.

Крис никогда не была в Италии, и сейчас она удивлялась каждой торговой лавке, каждому уличному музыканту, попадавшемуся ей на пути.

 Они шли по Корсо Умберто, главной туристической улочке Таормины. Было достаточно людно и шумно, из каждого кафе доносилась музыка, в сувенирных лавках бойко шла торговля, и многочисленная роскошная публика прогуливалась, наслаждаясь «жемчужиной Сицилии».

Дункану нужно было проверить, нет ли за ним хвоста. В такой толчее это было сделать крайне сложно, но все же некоторые меры он предпринял.

Несмотря на многолюдность, публика была однообразной. Праздно гуляющих сицилийцев здесь быть не должно, поэтому, петляя по примыкающим к основной улочкам и возвращаясь по нескольку раз в одно и то же место, он пытался запоминать лица. И, если он второй или третий раз видел одно и то же лицо, резко разворачивался и, окликнув дочь, заходил в магазин. Вслед за ним никто не разворачивался, что свидетельствовало об отсутствии слежки.

Сэм сдвинул свою «борсалино» на левую сторону и более уверенно зашагал вперед по улице. Этот знак означал, что все в порядке и он готов к приему сообщения. Буквально через несколько минут проходящий мимо них продавец воздушных шаров, изображая сраженного стрелой Амура влюбленного, упал перед Крис на одно колено и преподнес в подарок свой самый большой шар в форме ярко-алого сердца. Папа помог дочке примотать нить от шара к поясу, чтобы тот случайно не улетел в небо, и они, обнявшись, двинулись вперед в поисках свободного ресторанчика.

Уже придя к себе в номер, Дункан незаметно проколол булавкой воздушный шар и извлек из него небольшую записку: «Доброго здравия. Хотел бы вам посоветовать прекрасный бар в гостинице „Тимео“. Помимо напитков, там дают великолепный салат из артишоков. Он придется вам по вкусу. Отправляю вам привет с родины, и да хранит вас бог».

Он несколько раз прочитал записку, взял спички, придвинул пепельницу и сжег клочок бумаги, предусмотрительно смыв пепел в раковину.

Данное послание означало, что в Таормине, в «Тимео», его будет ждать артишок — лейтенант, глава небольшой группы гангстеров. Он будет работать в баре. Пароль для осуществления контакта: «привет с родины». Данный человек приставлен к Дункану для помощи и координации необходимых действий.

Внизу записки была нарисован католический собор с чуть непропорциональным по размеру куполом. Это означало, что послание идет непосредственно от купола — высшего совещательного органа мафии.

Теперь предстояло решить самый главный вопрос: как объяснить Кристиане утрату воздушного шара, который она уже успела полюбить. Девочка, конечно, расстроилась, но папино обаяние и обещание пойти в театр сделали свое дело. Вытерев несколько слезинок, она уже смеялась и шутила у папы на коленях.


Я полюбил приходить сюда днем, около четырех-пяти вечера. Обед уже закончился, а до ужина еще далеко. Людей нет, англичан, которым может вздуматься в это время прийти в бар на чашку чая, здесь единицы, да и те предпочитают пиво на пляже, нежели бар.

Я всегда был уверен, что лучшие бары могут находиться только в Нью-Йорке, но здесь тоже отлично. Есть все, что нужно. Широкий выбор виски и, что самое главное, работающий хьюмидор с кубинскими сигарами. Люблю посидеть и подумать, что взять выпить и какую сигару выбрать. Не нужно торопиться, в этом и кроется особое удовольствие одиночества. Иметь возможность спокойно думать. Сегодня нужно взять что-нибудь полегче. Потрогав на ощупь несколько сигар, я выбрал робусто «Монтекристо». Как раз минут на тридцать, пока не проснется малышка. Выпить нужно тоже что-то полегче, иначе спиртное перебьет вкус сигары, и она потеряется. Немного поразмыслив, я взял десятилетний «Баллантайнс», в хайболе как обычно, но безо льда.

Операция проходит успешно, пока все выглядит достаточно спокойно. Мелкие оплошности не в счет. Наоборот, когда слишком все гладко, появляется тревога и кажется, что эта искусственная успешность спланирована врагами. И как только ты расслабишься и начнешь верить в полный успех, вот именно в этот момент придет жестокая расплата за самоуверенность.

С годами я научился распознавать опасность по запаху ровно так же, как и возможность заработать в том месте, где многие этого просто не видят. Я не знаю секрета, лишь понимаю, как это происходит у меня. Часами я обдумываю факты. Сначала лишь факты. Чем мельче деталь, чем незначительнее ситуация или разговор, тем они важнее. К серьезным делам и разговорам люди готовятся, продумывают их досконально, а о мелочах всегда забывают.

По тому, как твой визави курит сигару или держит бокал с виски, можно понять иной раз больше, чем по тому, как и о чем он говорит. Далее все эти обглоданные факты-косточки складываются в ощущения, и где-то внизу живота начинает работать печка, в которой варятся все эти бесконечные детали. Потом мой мозг замолкает, и я начинаю слушать себя, принюхиваться к воздуху, пытаться понять, как мое тело относится к тому, о чем я думаю.

«Куба» на этот раз тянется хорошо, что большая редкость. Там, где нет хозяина, нет качества. Скручивают из рук вон плохо, но такого табака нет нигде в мире, и поэтому кубинская сигара — лучшая в мире. Если потратить несколько минут, чтобы качественно зажечь сигару, то она ответит теплом и мягкостью. Я люблю, затянувшись сильно пару раз и сделав глоток, поднести кончик горящей сигары к носу и вдыхать, обжигаясь, ее аромат. В голове появляется легкая дымка. Как будто дым проникает в череп и расслабляет мозг. Самое главное, это знать свои пропорции, чтобы сигарная трапеза была в плюс размышлениям, а не уложила бы на лопатки. Сегодня я выбрал все правильно. Впереди полчаса размышлений, анализа, изучения. Все идет по плану.


Сегодня они переезжали в новый отель. «Гранд Отель Тимео» находится в самом сердце Таормины, гораздо выше уровня моря. Девочка полюбила наш своенравный пляж, и ей было грустно расставаться с ним. Зная это, ее отец решил дать возможность провести первую половину дня на берегу, поэтому, заранее собрав свои вещи, они пошли на пляж. Утро было солнечным, но вода прохладной. Она резко контрастировала с обжигающей галькой. Крис специально бежала босиком от своего лежака, чтобы обжечь свои ножки и с размаху прыгнуть в холодную воду. Сэм лежал с бокалом холодного сицилийского шардоне и любовался дочкой. Он нечасто ездил с ней вдвоем, и это путешествие стало самым счастливым в его жизни благодаря Крис. Камни были горячие, и дочка не могла стоять на них долго. Она выбегала из воды, быстро добегала до папы и, чмокнув его в щеку, забиралась на свой лежак. Чуть полежав и согревшись, она повторяла свой забег снова и снова.
Дункан на несколько минут забыл о работе и просто наслаждался происходящим. Его радовало все. Он поражался цвету вина в своем бокале. Такого цвета шардоне может быть только на Сицилии. Как будто это не вино, а оливковое масло, которое только что отжали ему прямо в бокал. Он подносил бокал к носу и вдыхал запах золотой лозы. Он радовался солнцу, слушал звук моря. Закрывал глаза и представлял себе ту картину, которую хотел видеть перед глазами. Открывал глаза, видел свою малышку, звонким смехом заставляющую весь пляж неотрывно следить за ней, и понимал, что с открытыми глазами он счастливее.

Они провели вместе великолепное утро, пообедали, и пора было отправляться в новое место.
Кристиане не хотелось покидать прибрежную виллу, поэтому Сэм заранее выспросил у консьержа о «Тимео» и, впечатленный рассказом, без труда вдохновил дочь на переезд. Вилла «Тимео» являлась самым аристократическим отелем во всей Италии, история которого началась еще в XIX веке. Позже «Гранд-тур» сделал этот отель известным на весь мир, и сюда потянулись звезды первой величины. Культурная традиция обеспеченных людей, связанная с путешествиями по Европе, изучением искусства, архитектуры, живописи, совершенствовала круг общения аристократов и открывала для них совершенно новые потрясающие места, одним из которых стала Таормина и «Гранд Отель Тимео».

После того как Сэм узнал и рассказал дочери об отеле, они решили одеться более традиционно для этих мест, более строго, чем позволяли себе в «Сант Андреа».

Крис надела белоснежный сарафан и такие же туфельки. Они потратили почти час, чтобы сделать ей красивую прическу. Ее папа был без ума от нее, заплетая маленький цветок в русые кудряшки. Сам он тоже не отстал от дочки. Двубортный черный костюм в белую полоску, белый галстук с золотой булавкой с двумя головами орла, белая шляпа «борсалино» и неизменная трость с головой того же орла.
Они стоили друг друга, и все окружающие невольно поворачивали головы, чтобы лишний раз восхититься этим сочетанием нарочито показанной силы и уверенности и хрупкой нежности, которые так красиво дополняли друг друга.

Они заказали отельный «мерседес» и, дождавшись, когда уложат багаж, сели на задние сиденья лимузина через открытые услужливыми швейцарами черные двери.

Расстояние между отелями было небольшое, около четырех километров, но ехали они достаточно долго. Удивительно красивый серпантин, тянущийся вверх в горы, не позволял развивать скорость, но давал возможность еще раз насладиться видами моря и Таорминой.

— Папа, когда мы приедем? — Крис, как всегда, была нетерпелива, и простое созерцание окрестностей из окна автомобиля было ей скучно.

— Не торопитесь, мадемуазель Кристиана. Ехать недолго, и, поверьте мне, это одна из самых красивых дорог в мире, — водитель с гордым видом обернулся к девочке и улыбнулся.

Сэм похлопал мужчину по плечу и заметил: «Мне всегда нравились сицилийцы своей уверенностью, что Сицилия — самая красивая земля на свете, при том, что они нигде больше не бывали. Но, черт побери, они абсолютно правы».

Водитель, нисколько не смутившись, продолжил:

— Еще в конце XIX века Ги де Мопассан написал, что, если у человека есть только один день, чтобы провести его на Сицилии, он бы без всяких колебаний посоветовал посмотреть Таормину. Это не просто место, а место, в котором вы найдете все, что создано на земле, чтобы соблазнить глаз, дух и воображение.

Сицилиец гордо сделал легкий поклон головой и продолжил пристально смотреть на дорогу. Было видно, что этот маленький рассказ он разучивал долго и гордился тем, какой эффект производит на пассажиров.

— Расскажете нам и о «Тимео»? — девочка уже слышала рассказы от папы, но хотела сравнить их с другими.

Водитель еще раз сделал легкий поклон и продолжил:

— В 1863 году прусский барон Отто Геленг приехал в Таормину заниматься живописью. Он снимал комнату в частном доме у некоего дона Франческо. Итальянец назвал свой дом «Тимео» в честь древнего грека, который основал город еще до нашей эры. Когда барон вернулся в Европу, он показал свои акварели друзьям. Они произвели сильное впечатление в Берлине, Париже, и художники со всей Европы потянулись в эти места. В течение тридцати лет дон Франческо Ла Флореста создал полноценный роскошный отель, который стал домом для величайших людей со всего мира. Климт, Клее, Брамс, Вагнер, Грета Гарбо, Кэри Грант, Элизабет Тейлор, Софи Лорен, Одри Хепберн, Жаклин Кеннеди, Сальвадор Дали. С 1920 года Дэвид Лоуренс писал здесь несколько лет своего «Любовника леди Чаттерлей». С тех самых пор «Тимео» входит в пятерку лучших отелей мира.

Папа и дочь зачарованно слушали рассказ сицилийца. В те годы, когда шла война и Сэм был в этих местах, гостиница была разрушена, поэтому он и понятия не имел, что здесь может находиться легендарный отель.

Они были уже где-то близко. Поднимаясь все выше, чувствовали, что из-за очередного поворота покажется «Тимео». Они ехали уже не по автомобильной дороге, а по пешеходной улочке. Людей было очень много, и, не переставая сигналить, автомобиль пробирался сквозь длинную вереницу идущих куда-то туристов. Вскоре они остановились на небольшой парковочной площадке и поняли, куда шли все эти люди. Древний античный театр полуразрушенными строениями возвышался на горе. Видимо, это был своеобразный музей под открытым небом, небольшая касса расположилась у ворот, и несколько полицейских следили за порядком.

— Папа, что это? Здесь тупик. Мы что, будем жить в этих развалинах?

Папа сам пока не знал ответов и вопросительно посмотрел на водителя. Тот молча наблюдал, не объясняя, где они, и давая возможность разглядеть все самим.

— Малыш, мы приехали. Здесь находится «Тимео», — Сэм только сейчас увидел кованые ворота с табличкой «Гранд Отель Тимео». Самого здания не было видно среди растущих кипарисов, но теперь он мог разглядеть очертания этой виллы.

Они вышли из автомобиля, вошли в открытые услужливым портье ворота и очутились в небольшом коридоре, который был скорее небольшим парком, нежели входом. Пройдя по цветущему саду, они оказались в холле. Все, что они ожидали, что рисовало им воображение, было подтверждено увиденным. Секундная задержка на входе вызвала улыбку у управляющего, который привык за восемнадцать лет работы в отеле к первой реакции своих гостей.

— Добро пожаловать в «Тимео», — дон Пупаро поклонился девочке, пожал Сэму руку и, взяв у него трость и шляпу, проводил к дивану рядом со стойкой регистрации.


Я не забуду этот день никогда. Вся моя дальнейшая судьба тесно связана с теми событиями, которые произошли в июле 1943 года. Шел пятый день нашей высадки. В те дни еще не был ясен исход нашей операции, и мы, как слепые котята, пытались закрепиться в городке Джеле. Наша седьмая армия во главе с Джорджем Паттоном пыталась контролировать почти пятьдесят километров прибрежной полосы. Высадку на остров мы провалили. Мы не были готовы к погодным условиям, и нас подвела связь с нашими союзниками, англичанами и канадцами. Многие погибли, еще не ступив на землю, в том числе от пуль наших братьев по оружию.

Я служил тогда в составе 505-го парашютного полка 82-й воздушно-десантной дивизии. Опыта боевых действий у меня не было, но дружба с Бедоком дала мне много навыков, благодаря которым я выжил. Джеймс участвовал уже в североафриканской кампании, и его опыт был бесценен для нас обоих.

Мы держались и постепенно закреплялись на острове, уже планируя с союзниками совместную операцию по захвату всей Сицилии.

В тот момент мы понимали, что за нами внезапность и численное превосходство. Я и предположить не мог, что исход всего десантирования решит одна тонко спланированная операция, которая свяжет американскую разведку и сицилийскую мафию. Но все это было чуть позже, а моя жизнь изменилась именно в тот день, когда мне поручили передать пакет нашим союзникам, которые стояли недалеко от Палермо, и нам было необходимо скоординировать действия перед взятием столицы Сицилии.

Путь был неблизким. Мне нужно было пересечь почти весь остров с юга на север. До союзников было около ста километров, но на автомобиле можно было проехать не более сорока. Дальше разными тропами я должен был идти пешком.

В помощь мне дали одного солдата, который был еще менее опытен, чем я, и проводника из местных — старика, который знал местность и согласился нас провести. На Джексона, так звали моего помощника, надежды было мало. Хотя человек с оружием — существенная сила, но предвидеть его поведение без опыта боевых действий в сложной ситуации было невозможно. Кармело, наш проводник, и вовсе не внушал доверия. Кто тогда, во время расцвета фашизма Муссолини, мог поручиться за итальянца и дать гарантию его помощи? Никто. Но тем не менее говорили, что генерал знал его лично и доверил отправиться вместе с нами в это опасное путешествие.

В любом случае мне пришлось исходить из того, что было, и теперь как нельзя кстати оказалась вся та наука, которой учил меня Бедок. К огромному моему сожалению, он не смог пойти со мной, выполняя в составе разведроты не менее сложное задание.

Я помню, как, провожая нас, он подошел ко мне, обнял за плечи и сказал: «Пришло время работать тебе самому, быть старшим. Будь осторожен и пусть тебе поможет удача».

Мы выступили рано утром и через пару часов по пыльной дороге добрались до того места, где ехать уже было нельзя. Армейский шофер высадил нас и спешно уехал в расположение дивизии. Мы наспех перекусили и двинулись в путь. Впереди был целый день опасной и трудной дороги.

Наверное, именно в тот день я и влюбился в Сицилию. Чувство опасности и постоянное ожидание начала боя не смогли отвлечь меня от всей той красоты, которую мы видели в дороге. Дорогой этот путь было назвать сложно, но старик знал свое дело и вел нас уверенно даже по тем местам, которые казались непроходимыми. От Джелы к северо-западу пейзаж менялся. Он не становился лучше или хуже, он просто был другой. Зеленые пушистые холмы, покрытые мягкой травой, сменялись жесткими скальными породами. Густая ярко-зеленая растительность превращалась в рыжую глинистую почву, а морские виды уходили за горизонт, соединялись с солнцем и закрывались бесконечными коврами лимонных плантаций.

Но война — это война. Нам оставалось чуть меньше десяти километров, когда мы наткнулись на врагов. Это был небольшой отряд СС и, по всей видимости, рота итальянских нацистов. Судя по маскировке, численности и короткому привалу, они так же, как и мы, пробирались к своим позициям для воссоединения с основными силами.

Нашей задачей было доставить письмо союзникам, поэтому вступать в бой было категорически запрещено. К тому же с такой разницей в численности это было бы безумием. Я сразу вспомнил слова Джеймса: «Дружище, часто все идет не так, как запланировано. Не бойся этого, значит, просто так нужно. Когда все слишком гладко, значит, кто-то этим управляет. И вот тогда ты должен насторожиться».

Мы тихо проползли мимо, но вдруг услышали странные звуки. Как будто детский плач и крики. Я посмотрел в бинокль и увидел старика и девочку. Судя по их одежде, это были крестьяне. Рядом стояла повозка с лошадью, которую обыскивали немцы. Лицо старика было в кровоподтеках, а одежда разорвана. Было понятно, что его били. Он стоял на коленях и прижимал к себе маленькую девочку. Она плакала, и старик все сильнее обнимал ее.

Помню, как я замер и не мог двинуться с места. Я был старшим, и группа дожидалась моего дальнейшего действия. А я смотрел и как будто впал в ступор.

Дальше все было как в тумане. Один из офицеров ударил старика прикладом автомата в висок, схватил девчонку за волосы и потащил за собой. Старик так и продолжал лежать на траве с окровавленной головой. Я не мог понять из своего укрытия, жив ли он еще, или уже мертв.

Малышку посадили у дерева, дали фляжку и кусок хлеба. Она понемногу начала успокаиваться. Через некоторое время я понял, что она попросилась в туалет и один из солдат повел ее в отдаленные кусты. Я, уже успокоившись к тому моменту, осознал, что другого шанса помочь ей у меня не будет. Я передал своему солдату донесение и велел группе скорее двигаться в сторону своих. Если со мной что-то случится, то они смогут дойти и выполнить приказ. Нацисты не будут долго преследовать их, так как сами находятся в опасности и могут в любой момент напороться на наших.

Когда мои товарищи скрылись, я достал нож и стал медленно приближаться. Они шли достаточно шумно, наступая на сухие ветки и продолжая разговаривать. Солдат подталкивал девочку и прикрикивал на нее. Та, огрызаясь в ответ, тихо шептала что-то про себя. Я был уже совсем рядом и сопровождал их, ожидая лучшего момента.

Вдруг малышка схватилась за живот и присела на колени. Итальянец подошел к ней, наклонился и взялся рукой за воротник. В то же мгновение девочка ухватила своими руками его пальцы и со всей силы вцепилась зубами в кисть врага. Нацист вскрикнул от боли и неожиданности. И девочка бросилась от него в лес. Солдат оправился достаточно быстро и, задыхаясь от ярости, побежал за ней. Я направился за ним сзади. Оглушенный своей яростью, детским криком и хрустом веток он не слышал моих шагов и не успел ничего понять, когда был сбит с ног и получил удар ножом в шею. Он не успел даже вскрикнуть и через несколько секунд был уже мертв. Плохо соображая, я бросил врага и побежал за девчонкой, которая стремительно удалялась.

Конечно, я ее догнал. Так же, как и я, она плохо понимала, что происходит, и мне пришлось пару раз хлестануть ее по щекам, чтобы она успокоилась и смогла отличить меня от нацистов по форме и знакам. Девочка не понимала по-английски, а я знал всего несколько итальянских слов. Но она поняла меня и поверила, да и что ей оставалось делать. Позади начали раздаваться голоса нацистов. Видимо, они нашли мертвеца. Мы вскочили и побежали дальше, пока не наткнулись на Джексона и Кармело.

Только в лагере у союзников я смог осознать, что произошло. Меня била дрожь, и вот тогда меня догнал страх и ужас. Я впервые убил человека своими руками. Пусть врага, но это был человек. Английский офицер, понимая, что со мной происходит, дал мне початую бутылку шотландского виски, и я, сделав несколько больших глотков, провалился в сон.

Я проспал почти целый день и ночь. Утром, открыв глаза и выйдя из палатки, я сразу увидел Кармело, девочку и пожилого мужчину. Они заметили меня, привстали с запряженной лошадью телеги, а девочка побежала и бросилась ко мне на шею. Это было неожиданно, но очень трогательно. Мы так и стояли несколько минут обнявшись, пока к нам не подошли мужчины.

Кармело представил сицилийца как дона Каллоджано, дядю Мартины — девочки, которую я спас.

Я помню, как итальянец взял двумя руками мою кисть, крепко пожимая ее, поклонился и произнес: «Многие отдали бы целое состояние за один мой поклон, но сейчас я сам прошу вас оказать мне честь и принять мою искреннюю благодарность и дружбу. То, что вы сделали, не имеет цены и никогда не забудется нашей семьей. И все же, вы можете назвать любую цену. Она тотчас будет оплачена».

Я был смущен данным признанием и предложением, но пробормотал, что я солдат и мужчина и мой долг — защищать всех, кто в этом нуждается, даже если потребуется отдать жизнь, а за такую прекрасную принцессу я отдал бы десять жизней.

Как только дон Калло и Мартина ушли, Кармело подбежал ко мне и с возбуждением рассказал, как он узнал, из чьей семьи девочка, как он привел ее дядю и что не найти в ближайшей округе человека более влиятельного и могущественного, чем дон Каллоджано Виццини.

Сицилийский старик заверил меня, что мне несказанно повезло и жизнь моя, должно быть, скоро изменится. Тогда я не придал значения его словам, но уже достаточно скоро убедился в его правоте.

Спустя несколько дней американский самолет на малой высоте пролетал над местечком Виллальба, считавшейся чечевичной столицей Италии. Именно здесь и жил пожилой сицилиец по имени Каллоджано Виццини. К фюзеляжу был прикреплен золотистый флаг с вышитой буквой L. Летчик бросил вниз небольшой пакет, который тут же был доставлен боссу мафии дону Калло. В конверте находился платок точно такого же цвета, как флаг на самолете с вышитой буквой L.

Подробности этого странного происшествия я узнал позже, а в это время, приходя в себя после столкновения с врагами, я находился в лагере союзников и вместе со всеми готовился к решающему наступлению на Палермо.

Утром двадцатого июля к позициям англичан подъехали три американских танка. Я был крайне удивлен тем, что этот экипаж приехал за мной. Из танка вылез лишь один офицер и направился за мной. Все остальные остались в машинах и дожидались своего командира.

Далее мне был озвучен приказ. Мы должны были отправиться к дону Калло, к которому у капитана было какое-то дело. Мне предписывалось сидеть на броне и первым встретиться с дядей Мартины. Поскольку Калло теперь мой должник, он не мог отказать нам во встрече и разговоре.

Смысл операции был мне предельно понятен. Смущала только фигура самого дона, к которому с такими почестями едут офицеры освободительной армии. Но большее удивление я испытал, когда капитан повесил на первый танк непонятный мне флаг золотистого цвета с буквой L.

Встреча одного из руководителей армии США и босса мафии прошла успешно. Я сделал свое дело, дон Калло встретил меня со всей теплотой и доверием. Затем они обменялись платками с капитаном и после короткого разговора уехали все вместе, оставив меня в доме сицилийца.

Я понимал тогда, что меня оставили в качестве заложника, но страха не испытывал. Я доверял своему начальству, да и дон не казался мне таким уж опасным, как о нем говорил Кармело. И когда я увидел в доме Мартину, которая в очередной раз бросилась мне на шею, то напрочь потерял бдительность и остался в сицилийском доме с удовольствием.

Именно с этого дня гостеприимный сицилийский дом стал для меня университетом. Здесь я начал постигать науку, в которой я стал профессором. Здесь мне открылись двери в совершенно новый мир. Мир, в котором я живу все эти годы. Мир, полный азарта, опасности, денег и в то же время честный по-своему, живущий по своим законам и правилам.

Я часто думаю о том, что бы было, если бы я не согласился принять предложение старого капо. Меня никто не принуждал, не уговаривал. За мной смотрели, изучали, по крупицам собирая информацию обо мне, составляя мой портрет.

Тогда мне нечего было терять. Близких у меня не было, денег тоже. Никаких привязанностей и обязательств. Только американская мечта, открывающая все двери в мир благополучия и счастья. Но жизнь гангстеров никогда не прельщала меня. Я только родился, когда сухой закон вознес до небес заработки бандитов. Кровавые разборки и постоянные перестрелки постепенно уходили в историю, а легендарный Великий Аль, потеряв все свое влияние, умирал от сифилиса, выпущенный из «Алькатраса» доживать свои годы.

Но в Сицилию я поверил, и, конечно, по большей части это была заслуга моего первого дона. Каллоджано не давил на меня, не баловал долгими рассказами и уговорами. Он только аккуратно и терпеливо подводил меня к дверям, которые я открывал сам, без принуждения, и тем самым зарабатывал мое доверие и почтение.

По собственному желанию я остался на Сицилии еще почти на год в составе миротворческого контингента, обеспечивающего безопасность временного правительства. Временное правительство на оккупированной территории способствовало возрождению потерянной во времена Муссолини мощи организованной преступности Сицилии. Натерпевшись во времена Железного префекта, мафия очень быстро восстановила свое прежнее единство, и именно с этих дней начался ее путь на самый верх.

Я очень хорошо помню, когда спустя несколько дней после моего заточения в Виллальбу на тех же танках вернулись мои сослуживцы, но на броне уже сидел дон Калло и объявил всем встречающим горожанам, что Сицилия освобождена от фашизма.

Народ ликовал, в первую очередь своему дону, который через некоторое время стал мэром этого городка.

Англия и США не могли сами создать порядок на острове. Это было под силу лишь нескольким людям, одним из которых был дон Каллоджано Виццини.

Создавая порядок и руководя ситуацией на Сицилии, мафия становилась у руля власти, проникая в правительство, бизнес и любые другие структуры, которые имели хоть какое-то значение для Италии.

Именно тогда я и узнал, что ЦРУ, а тогда еще УСС, имело тесный контакт с самыми влиятельными людьми мафии. Именно тогда, когда я вошел в круг «людей чести», как они тогда себя называли, я узнал тайну золотистого платка с вышитой буквой L.

Чарльз Лучано, по прозвищу Счастливчик, с 1936 года отбывал более чем тридцатилетний тюремный срок в США.

Лучано родился в Палермо. Он был сицилийцем по крови, но двенадцатилетним мальчиком вместе с братьями и сестрой был отправлен в США, в Нью-Йорк. С первых же лет в крупнейшем мегаполисе мира Cчастливчик сделал карьеру, которая впоследствии вознесла его на самую вершину преступного мира и сделала негласным хозяином Нью-Йорка.

Но в 1936 году прокурор штата Нью-Йорк добился для него огромного тюремного срока, и Лучано отправился за решетку.

Чарльз был не только счастливчиком, но и выдающимся стратегом. Он оказался ключевым звеном в операции мирового масштаба, обеспечив себе освобождение в 1946 году и вольную жизнь в Италии вплоть до своей смерти от инфаркта в 1962 году.

Участником именно этой операции по воле случая я и стал в далеком 1943 году, когда, сидя на броне американского танка, держал в руках флаг с буквой L и вез для друзей из Сицилии послание от самого Lucky Luciano.

Без возможностей мафии союзникам было бы крайне сложно завладеть Сицилией в кратчайшие сроки так, как это получилось в итоге. Это понимали и американцы и сицилийцы. Благодаря этому осознанию родилась связь и, как результат, сложнейшая совместная УСС и мафии операция, которая позволила американцам успешно высадиться на Сицилии и завоевать ее, а сицилийцам освободить Лучано и начать свое возрождение после подпольной жизни при Муссолини. Бесспорно, на тот момент это была самая крупная сделка между правительством США и мафией, позволившая изменить ход истории.

Когда я узнал эту историю, то развеял оставшуюся тень сомнения относительно моей новой дороги. Если могущественнейшая организация, разведка США, пошла на то, чтобы договариваться и сотрудничать с моей новой семьей, значит, она действительно одна из самых влиятельных в мире, и правительство как будто негласно признает ее существование и принимает как необходимость.

Решение было принято, я стал одним из них. Пробыв на Сицилии около года, я вернулся в Америку совсем в другом качестве. Протекция и рекомендации, которые мне дал дон Калло, позволили без труда влиться в новую семью и стать одним из главных правителей темной стороны Нью-Йорка.

Клаудио Бергамо знал, что сегодня должен приехать человек из Америки. В его задачи входило полное подчинение боссу с другого континента и помощь в организации его дел. Он не знал имени человека и не знал, да и не должен был знать, цели приезда. В их кругах было не принято расспрашивать больше, чем тебе говорят, но запретить размышлять об этом ему, конечно, никто не мог.

Клаудио или Кло, как его звали близкие, был достаточно молодым человеком, но к своим тридцати двум годам уже успел сделать неплохую карьеру в синдикате. Он был жесток и самолюбив, но при этом был сдержан, умел управлять своими эмоциями и был достаточно сообразителен. Все это и позволило ему пройти за десять лет несколько ступеней в иерархии и стать лейтенантом — человеком, управляющим группой «торпед» и умеющим работать в автономном режиме для выполнения задач совершенно разного уровня.

Как и многие из «людей чести», он имел гражданскую работу и должность, позволяющую иметь прикрытие и в то же время взаимодействовать с огромным количеством людей. Он был старшим барменом в «Гранд Отель Тимео», где публика была из наивысших слоев Италии и всего мира. Он работал за стойкой, общаясь со всеми постояльцами, но в любую секунду мог заменить себя рядовыми барменами и удалиться по своим делам.

Получив указание напрямую от консильере своего дона, Кло осознавал важность предстоящего дела и важность американца для семьи. В последние годы взаимодействие между двумя континентами шло все более напряженно, не было уже того единства между «людьми чести» Америки и Италии после свержения Муссолини. Сейчас разгорается все больше конфликтов, но и деньги, идущие потоком из-за океана и обратно, приобрели несколько добавочных нулей. Итало-американцы считали себя элитой, более мудрыми и утонченными, более хитрыми и интеллектуальными, считая сицилийцев деревенщинами, способными лишь на жестокую расправу.

С тех пор, когда тысячи итальянцев в самом начале ХХ века хлынули за океан, прошло много времени и сменились поколения. Нынешние молодые солдаты и боссы были рождены уже в Штатах и плохо представляли, что такое Сицилия. Но истинная Сицилия лишь настороженно наблюдала из тишины своих гор и лимонных плантаций. Старые патриархи мафии никогда бы не смирились с второстепенной ролью в синдикате. Они знали, что-то, что есть у них, дает им право руководить организацией, как это происходит уже более ста лет. И, как и прежде, беспощадная жестокость, холодная расчетливость и готовность всегда идти до конца делали их одними из самых влиятельных людей в мире.

Клаудио размышлял: приезд американца мог означать разное. Его могли отправить на Сицилию для переговоров по возникшему между континентами спору. Также приезд мог быть тайным. В этом случае он означал бы дружеские переговоры о сотрудничестве и взаимных услугах за спиной купола. Но Клаудио был неправ. Цель приезда Сэма Дункана на Сицилию не вписывалась ни в один из предложенных вариантов.

Американец был отправлен высшим руководством синдиката для контроля над одним из важнейших этапов операции, масштабов которой Клаудио даже не мог представить.

В рамках такой сделки любые разногласия уходили на второй план. Все понимали, что в одиночку ни Сицилия, ни Америка не справится с этим делом, а прибыли здесь хватит на всех. Операция разрабатывалась и контролировалась куполом. И это подтверждало ее важность и размах.

Дункана выбрали не случайно. Его кандидатуру утвердили единогласно, хотя и обсуждение длилось около месяца. Он был американцем и «вырос» именно здесь, зарекомендовав себя в нью-йоркской семье. Но он был на Сицилии и знал этот народ. Его там многие знали и уважали. Также руководство приняло тот факт, что он прекрасно умел вести работу автономно, был удачлив, блестяще вел переговоры, и склонилось в сторону его кандидатуры.

Кло знал примерную дату приезда коллеги из-за океана и подробно изучал всех прибывших гостей.

Накануне приезда Дункана он просмотрел списки гостей и остановился на двух кандидатах, прибывающих с американскими паспортами: мужчина шестидесяти лет забронировал люкс, а также соседний номер для своего помощника, и мужчина средних лет заселялся с дочкой в просторный номер с огромной террасой.

Изучив данные по обоим прибывающим, лейтенант дал им равное количество голосов, так и не определившись с выбором. Правильный выбор не имел сейчас решающего значения. Ошибиться в конечном итоге было невозможно, так как встреча подтверждалась паролем. Еще для страховки Кло должен был дать описание американца консильере, последний бы подтвердил, что это именно тот человек, который им нужен.

Но Бергамо и стал расти по карьерной лестнице, потому что всегда формировал собственное мнение и не полагался на других. Он любил размышлять и анализировать, тренируя свой интеллект и развивая интуицию. Эти навыки не только позволяли ему завоевывать авторитет, но и не раз спасали ему жизнь.

У него не было фото этих людей, иначе он бы определил гостя безошибочно, но тем и интереснее была задача. Более всего на роль американского капо подходил старик. Его спутник — скорее телохранитель, чем помощник. Все сходилось бы, но его смущало то, что американец прибывал из Рима и номер был забронирован еще три недели назад. Американец, который приезжал с дочкой, уже жил в Таормине, в «Сант Андреа», но решил поменять отель и переехать сюда. Это было странно, но, если принять во внимание цель приезда, все складывалось. Смущала только одна деталь: он приезжал с дочкой.

Клаудио решил так: если это старик с телохранителем, то цель приезда — это конфликт, человек консультировался с кем-то в Риме и готов к силовому противостоянию. Если это отец девочки, то пребывание должно быть мирным, ни один отец не будет брать собственную дочь для конспирации туда, где грозит смертельная опасность. Скорее в этой поездке совмещается отдых и работа, а значит, решаемый вопрос будет мирным.

Вечером, после ужина, он, как обычно, проверил все приготовления к традиционному в «Тимео» вечернему коктейлю и, убедившись, что все подготовлено безукоризненно, принялся за свое любимое занятие. Он брал два огромных белоснежных платка и, исподлобья наблюдая за гостями, протирал до кристального блеска один за другим сотню хрустальных бокалов.

Кло искренне обрадовался, когда поздно вечером за стойку бара сели папа с дочкой. После заказанных двух порций виски и лимонада Кло услышал от американца долгожданную фразу: «Дружище, а у вас здесь действительно не хуже, чем в Америке. Передаю тебе привет с родины. Мои друзья до сих пор не могут забыть ваш „Виски сауэр“», — американец обнажил в улыбке белоснежные зубы, подмигнул Клаудио и, увидев его ответную улыбку, залпом допил виски, взял малышку на руки и удалился.


Если бы когда-нибудь мне сказали, что мир людей перестанет существовать и мне нужно выбрать одного человека, который останется жить, я бы не задумывался даже на секунду и назвал ее. Наверное, это и есть космос. Дикая бесконечная нежность. Нежность, испытывая которую становишься самым счастливым человеком на земле и самым страдающим. Страдающим от того, что осознаешь невозможность быть рядом до конца своих дней. От понимания, что когда-нибудь появится мужчина, который будет важнее, чем ты. Наверное, это и есть настоящая любовь, когда желаешь только одного, чтобы она была счастлива. Счастлива каждой своей клеточкой. Иногда я беру ее вещи и вдыхаю их запах. Такой знакомый, такой сладкий. Запах счастья, любви, невинности и чистоты. Я готовлю тебе постель, взбиваю подушку, кладу рядом твоего любимого плюшевого мишку и жду, когда ты наденешь пижаму и будешь готова ко сну. Я уложу тебя, накрою одеялом. Ночью я обязательно приду, чтобы проверить, все ли у тебя в порядке. Засыпай, моя девочка, спи мой малыш. Мой самый любимый человек. Моя дочь.


Бергамо был рад, что его шефом на это время стал именно Сэм Дункан. Американец сразу понравился Клаудио, и это у них было взаимно. Сэм любил вдумчивых, немногословных людей, которые делами доказывали свою состоятельность. Он видел в сицилийце настоящий дух и вместе с тем прозорливость, которая могла направить его смелость и решительность в нужное русло.

Первое дело, которое им предстояло провернуть вместе, состояло в проведении встречи с представителем стороны, осуществляющей отгрузку товара на Сицилию, который затем должен быть переправлен в Америку и Европу. Купол сообщил Дункану, отправив очередную зашифрованную записку, что все глобальные договоренности подтверждены и нужно лишь обговорить детали предстоящей операции.

Встреча была назначена на утро в отдельном кабинете, недалеко от номера Сэма. Клаудио гарантировал отсутствие прослушки и находился здесь же. Кристи отправили прогуляться по окрестностям под присмотром горничной.

Четкого плана на разговор не было, но мужчины обсудили возможные исходы переговоров и условились о некоторых знаках, которыми будут обмениваться во время встречи.

Дункан легко позавтракал вместе с дочкой в номере, накинул на шелковую пижаму халат и неторопливо пошел в проверенный заранее кабинет. Кло был уже там и, развалившись в кресле, разглядывал книгу с фотографиями Сицилии. Все было оговорено с вечера, поэтому они разместились сразу так, как запланировали: Сэм — в кресле за столом, напротив него поставили специально более глубокое кресло для гостя, он должен быть чуть ниже, при этом из такого кресла невозможно быстро вскочить в случае необходимости. Клаудио разместился позади гостя на стуле, чтобы иметь возможность контролировать все происходящее.

Спустя три минуты после назначенного времени в номер постучали. Клаудио встал со стула, взглянул на Дункана и, получив одобрительный кивок, открыл дверь. В номер вошел человек европейской наружности, но с устойчивым загаром, полученным где-то значительно дальше их континента. Он представился именем Брехт. Это ни о чем не говорило, разве что о немецком происхождении. Он был достаточно высок, гладко выбрит, но свободная осанка говорила о том, что человек этот не был в рядах СС, а следовательно, не входил в верхушку людей, которые управляли этой операцией со стороны наци, но и не был латиносом, хотя и приехал из Аргентины или Мексики. С одной стороны, наци не доверили первую встречу чужому, но и кого-то из верхушки отправлять побоялись.

Мужчины пожали руки и сели на заранее подготовленные места. Немец не «прочитал» ход с креслом и не придал значения севшему ровно позади Клаудио. Это еще раз говорило о том, что он не профессионал. Безусловно, человек, обладающий доверием, с полномочиями вести переговоры, но он был не из круга тех, кого Сэм не забудет никогда. Он видел настоящих нацистов. Тех, для кого не существовало ни чести, ни совести. Лишь фанатичная вера в свою исключительность и холодная жестокость.

Синдикат тоже никогда не отличался гуманностью, но среди них было железное правило, нарушив которое, человек становился изгоем для всех семей и, как правило, устранялся. Правило было в том, что так называемое мирное население не трогали. Когда воевали семьи между собой, в войне участвовали только мужчины в деле. Их семьи не страдали и получали приличное обеспечение, оставшись без главных кормильцев. Это позволяло мужчинам не бояться содержать семьи и жить с ними открыто, не опасаясь за их жизни. Но в этом был ужасный по своей жестокости фарс: люди, убившие мужа и отца, приходили на похороны, клялись оставшимся родственникам в вечной дружбе и помощи и забирали бизнес покойника себе.

Нацисты были другие. Ко всем остальным, кроме себя, они относились как к мясу. В них не было ни грамма сострадания или богобоязни. Дети, женщины, старики были для них лишь частью животного мира, который существовал лишь для истинных арийцев. Сэм ненавидел их всем своим сердцем, испытывая отвращение к этим животным. Называть их людьми у него не поворачивался язык.

— У вас все готово? Давайте уже начинать. Честно говоря, мне не хочется торчать здесь, в этой деревне, больше недели, — немцу явно понравилось мягкое глубокое кресло, и он, развалившись и положив ногу на ногу, с нескрываемой неприязнью смотрел на своего визави.

Сэм молчал, он не отвечал несколько минут, пока Брехт, вскинув руку, недовольно не проговорил:

— Вы не слышите? Я, кажется, спросил.

— Не нужно торопиться. Большие дела любят тишину. Я расслышал ваш вопрос и собираюсь на него ответить, — немец скорее веселил Дункана, чем раздражал. Ему бы хотелось пнуть под зад сейчас этого выскочку, но дело было важнее. Это был бы его провал, если бы переговоры закончились по его вине. — С нашей стороны все готово. Мы готовы встретить ваши корабли в нейтральных водах, забрать груз и выгрузить его в Мессине. Далее по нашим каналам товар пойдет в Европу и Штаты.

Сэм взял карандаш и на приготовленном заранее листке бумаги начал рисовать схему движения груза, но немец оборвал его, не дослушав:

— Стоп, стоп, стоп. Какая Мессина? Мы везем груз с нашей перевалочной базы в Тунисе. Прямо напротив расположен Палермо. Мы привезем все туда по коммерческим документам, и дальше отвечайте за него сами.

— Мистер Брехт. За данную часть операции отвечает наша сторона, и мы настаиваем именно на Мессине. Такое дело каждая мелочь может превратить в провал. Вопросы безопасности здесь имеют главенствующую роль. Мессина полностью контролируется нами. Порт в Палермо также наш, но он крупнее, и там круглосуточно идет работа. Тысячи глаз будут наблюдать за нами, и малейшая оплошность приведет к краху. В Мессине же мы гарантируем безопасность на сто процентов.

— Вздор! — немец попробовал вскочить в кресле, но у него не получилось. — Мне говорили, что вы контролируете всю Сицилию, — Брехт направил свой указательный палец на собеседника, — а сейчас вы мне плетете что-то о безопасности на вашей территории. Мы не хотим плыть более пяти-шести часов. Решайте как хотите, но в Мессину мы не поплывем.

— Еще раз повторю, что мы готовы встретить вас на полпути в нейтральных водах, но груз должен прибыть в Мессину. Все наши цепочки, весь трафик начинается там и нигде больше, — Дункан еще был спокоен, но его начала раздражать небрежная манера разговора немца.

— Мистер, эээ… забыл, как вас звать. Вы, видимо, чего-то не понимаете или не хотите понимать. Мы делаем это дело, это наш груз, а вам лишь доверена честь перевезти этот груз из одной точки в другую, — у Брехта еле заметно начал дергаться глаз, и он, зная этот свой тик, пытался успокоиться.

— Успокойтесь, мы здесь для того, чтобы обсудить все детали. Мы заинтересованы в положительном исходе операции так же, как и вы. Но выполнить свою часть работы мы сможем исключительно при этом маршруте, — Сэм был предельно корректен, и голос его был тверд, и не допускал даже мысли, что с ним возможно спорить.

— Что вы все заладили одно и то же? Мы здесь решаем, как поступать, а ваши сицилийские понты действуют лишь на ваших крестьян. Мы — великая нация, которая практически завоевала весь мир. И, если бы не полоумный фанатик, мы были бы сейчас властелинами, а вы прислуживали и не задавали глупых вопросов, — немец явно перегибал палку, и Дункан начал делать еле заметные знаки своему напарнику.

— Мы уважаем всех, с кем имеем дело, но наши интересы для нас на первом месте. Я не буду обсуждать с вами национальности, это не имеет к происходящему делу никакого отношения, но еще раз вынужден повторить, что единственно возможным каналом для прохождения груза через остров является канал, начинающийся в Мессине. Если вас это не устраивает, сделка отменяется.

Брехт побагровел от злости. Он не мог уйти с переговоров без договоренностей, но своим поведением мог все загубить. Немец не был переговорщиком, ему казалось, что подавить собеседника для него не составит труда, но думать и взвешенно принимать решения он был уже не в состоянии. Согласиться на Мессину было в принципе можно, но ему не хотелось сдаваться после такой риторики, которую он себе позволил. Не придумав ничего лучшего, Брехт прошипел:

— Что вы возомнили о себе, макаронники? Мы сделали вас сильными. Мы приручили этого полудурка Муссолини и сделали из него дуче, вождя. А потом вы, когда поняли, что дело дрянь, бежали, как крысы с корабля. И теперь без боя легли под американцев и точно так же, как когда-то нам, сейчас лижете сапоги им. А вы, — немец опять ткнул пальцем в Сэма, — если не понимаете и не решаете ничего, убирайтесь, и пусть мне пришлют другого макаронника, посообразительнее.

Здесь отвечать было нечего. Есть ситуации, когда любые слова означают проигрыш.

Мимолетно взглянув на Клаудио, Сэм вскочил со своего кресла. Кло сзади надавил на плечи немца, не давая ему встать. Молниеносным движением Дункан схватил карандаш и, перегнувшись через стол и удерживая свободной рукой голову, воткнул его в нос Брехту. Немец вскрикнул, но не пошевелился. Клаудио все еще крепко держал его плечи.

Брехту было не так больно, как страшно. Этот поступок вогнал его в ступор. Карандаш зашел почти на половину и так и торчал из ноздри, из которой вытекала струйкой кровь.

Сэм подошел к нему сбоку и, чуть опустившись к уху немца, тихо проговорил:

— Вы могли бы остаться на этом острове навсегда только лишь за те слова, которые произнесли. Будем считать, что я их не слышал. Сегодня к вечеру я жду известие о том, в какой день и час мы должны будем встретить ваши корабли вблизи Мессины, — он кинул на колени немца белоснежный носовой платок и, оставив неподвижно сидящего с карандашом в носу мужчину, удалился вместе со своим помощником.


Бывает такое состояние, когда хочется кого-то разорвать. Сидишь, думаешь, а на лице оскал. Конечно, это эмоции, и принимать решения нужно с холодной головой. Но сухим разумом тоже все решить невозможно. Именно ярость или злость иногда может спровоцировать обострение дел, на которое не готов в трезвом уме. Настоящий игрок неосознанно ищет обострение, лезвие бритвы, по которому тянет пройти.

Я не сдержался, но иного выхода не было. Любой разговор с этим животным только усугубил бы положение.

После того как мы вышли, оставив Брехта в комнате, я вернулся в свой номер и стал ждать. Реакция немца могла быть какой угодно, но я был уверен, что этот спор решится в мою пользу.

До позднего вечера я не выходил из номера, ожидая ответа. Несколько сигар и полбутылки виски помогли дождаться Клаудио, который зашел ко мне почти в полночь и сообщил, что наци подтвердили перегрузку товара в Мессине.

Это была маленькая победа, и я с облегчением выдохнул. Кло был тоже доволен, и мы позволили себе еще по порции виски. Сблизившись со своим новым помощником еще больше, я уже видел впереди наши новые дела и прикидывал планы по завершению операции.

Но новое послание купола стало для меня неожиданностью. Я получил шифровку, которая заставила меня усомниться в правильности решения своих капо.

«Здравствуй, мой дорогой друг. У меня есть к тебе небольшая просьба. Мои друзья с другого континента занимаются импортом лимонов из Сицилии. Они задолжали три тысячи долларов людям в порту Мессины. Я прошу тебя выполнить просьбу моих друзей и погасить долг после того, как пройдет отгрузка. Не утруждай себя этим делом, отправь кого-то из своих помощников».

Я перечитал это послание около десяти раз, перед тем как сжечь. Смысл был предельно ясен: купол приказывал «погасить», а значит, ликвидировать тех людей с нашей стороны, которые будут осуществлять перегрузку товара на наши катера.

По всей видимости, это условие нацистов. Они не могут позволить себе, чтобы кто-то знал их в лицо, знал об их существовании, ведь для всего мира они исчезли. Они были стерты с лица земли для всего человечества.

Исходя из текста записки, операцию по устранению своих земляков должен был провести Клаудио.

Завтра мне предстояло ехать в Корлеоне к человеку, который даст людей и будет руководить всем сицилийским этапом нашей операции. Я должен согласовать с ним все детали, убедиться в полном его понимании каждой мелочи и вернуться в Америку в день перегрузки ценностей в порту Мессины.

Но теперь, планируя встречу, а затем разговаривая с ним как друг, я буду знать, что всех его людей и, возможно, его самого ликвидируют. Я мгновенно протрезвел. Я был ошеломлен. Выпитого виски как не бывало. Купол устраняет своих, чтобы решить вопрос с чужими. Такого до этого не было никогда.

Они выехали утром после завтрака. Сэм не хотел торопиться. Он желал показать дочке все места, где много лет назад с винтовкой наперевес он отстаивал мир на земле, и каждый клочок этой местности был ему дорог и памятен. Дункан давно не сидел сам за рулем, в основном пользуясь услугами водителя, и сейчас он испытывал легкое волнение, но в то же время получал удовольствие от езды. Дорога была отличная, они неслись по пустой трассе, откинув верх взятого в аренду кабриолета. Крис смеялась и придерживала рукой панаму, чтобы та не слетела с головы от встречного ветра. Они пели песни, играли в слова и останавливались на заправочных станциях, чтобы заправиться кексами и свежесваренным кофе.



 Они проехали более трех часов, когда свет придорожных фонарей начал редеть и густонаселенные районы и деревушки стали сменяться длинными глинистыми холмами с едва заметной выжженной растительностью и редкими деревьями. Сэм знал, что где-то через несколько километров нужно будет сворачивать и начнется крутой подъем в горы. Выжженная земля — как будто зона отчуждения, отделяющая городскую обычную жизнь и жизнь тайную, полную тихой зловещей напряженностью. Как будто сама природа отделяла эти места своеобразной изгородью, давая понять случайным путникам, что дальше дорога закрыта и им лучше проехать мимо или вернуться обратно.

Черный «мерседес» с откидным верхом чуть притормозил перед очередным поворотом, но, подумав пару секунд, устремился в горы, к затаенным тишиной крестным отцам. Прикрывая и охраняя друг друга, эти люди и тишина породнились, десятилетиями не спускались вниз и существовали, управляя миром из этих мест.

Сэм помнил эти места, но прошло слишком много лет, и он мог ошибиться с маршрутом. Уже стемнело, было прохладно, и уровень бензина приближался к нулевой отметке. Крис уснула, а он, пристально вглядываясь в дорогу, боялся пропустить нужный поворот.

Вдруг дорога резко оборвалась. Как будто это был тупик, и он приехал в нужное место, но рядом не было ни здания, ни даже сарая. Скалы, редкая растительность и пугающая тишина ночи.

Но через несколько секунд после того, как Сэм заглушил мотор «мерседеса», из темноты вышел мужчина с винтовкой и подошел к машине. Он обошел вокруг, посмотрел в салон, увидел мужчину и девочку и произнес: «Вас ждут, поторопитесь».

Дункан разбудил дочку, и они молча двинулись за мужчиной в зловещую тишину ночи.

Было уже холодно. Выезжая в полуденную жару, Дунканы не предполагали, что им придется долго идти по холодной осенней дороге. Девочка быстро замерзла. Папин шарф ее не спасал, а другой одеждой, к сожалению, отец поделиться не мог.

Дорога была непростая. Наперекор проложенным тропам они шли по бездорожью. Человек, которого он искал и к которому шел, жил в полной тайне и уединении. Его невозможно было найти случайно. И даже те, кто мог знать его местоположение и прийти за ним, были бы раскрыты задолго до того, как смогли бы найти его.

Крис уже бил озноб. Отец обнял дочь и прижал к себе, пытаясь согреть. Он корил себя за то, что не настоял на своем и не выехал раньше, но дочь так хотела провести день на пляже, что любящий отец не смог ей отказать.

Минут через тридцать, когда холод и боль в ногах уже стали нестерпимыми, из кромешной тьмы показалось каменное строение. Домом его нельзя было назвать. Это был хлев, а может быть, сарай. Территория была огорожена забором с огромными коваными воротами. Сопровождавший их итальянец свистнул особым образом, и ворота стали открываться. В проеме показались силуэты мужчин с оружием. Яркий фонарь освещал пришедшего, но за воротами была полная темнота. Охрана видела гостей, как на ладони, но те не могли видеть практически ничего.

Тот же итальянец провел Дунканов через ворота, которые незамедлительно за ними закрылись. Они обошли строение и подошли к небольшому крыльцу, на котором стоял мужчина. Тусклая лампочка, висящая сверху на проводе, чуть освещала его лицо.

Сэм сразу узнал Джузеппе Руссано. Они никогда не встречались, но этот человек был одним из самых известных и влиятельных мафиози.

Именно он стал преемником дона Калло, когда тот ушел из жизни. Будучи полуграмотным крестьянином, Руссано обладал невероятной харизмой и силой духа, двигавшими его вверх по карьерной лестнице. Он получил несколько официальных постов в своих родных местах и стал первым лицом мафии, не сходящим со страниц газет и журналов. Руссано одевался, как щеголь, часто давал интервью, и его государственная карьера развивалась значительно быстрее, чем карьера в мафии.

Сэм часто слышал в Америке мнение, что Джина Лоллобриджида, как его в шутку называли коллеги, перестал заниматься основным делом, стал чрезмерно известным и полностью вышел из тени. Он был управляющим банком, председателем ячейки Христианско-демократической партии, мэром небольшого города. Его связи стремительно росли, что не могло не вызывать настороженности его американских теневых коллег.

Все изменилось после первой войны мафии. Джузеппе выжил. Это было главное. Но официальная карьера полетела вниз, и его взяли под стражу. Спустя пять лет он вышел на свободу и полностью ушел в тень, управляя своей семьей и делами из глубины острова.

Руссано протянул Сэму руку, слегка ухмыльнулся и коротко сказал:

— Пойдем.

Сэм взял дочь за руку и проследовал в дом за сицилийцем.

— Моя дочь очень замерзла. Не могли бы вы проводить ее к огню, дать чем-то укрыться и напоить горячим кофе? — сказав это, он чуть подтолкнул Крис вперед.

— Да, конечно, — Джузеппе как будто только увидел девочку, наклонился к ней и, улыбаясь, потрепал по щеке.

— Птичка моя, — позвал итальянец кого-то из другой комнаты, — забери нашу гостью с собой и сделай все, чтобы она согрелась.

Из другой комнаты вышла женщина. На вид ей было около тридцати пяти лет, но лица не было видно. Оно скрывалось под огромной копной черных волос. Она подошла к девочке, присела перед ней, поцеловала в щеку и увела с собой.

В небольшой комнате, кроме обеденного стола и нескольких стульев, не было ничего. Простые серые каменные стены, никаких украшений. Лишь одна полка, прибитая к стене. На полке стояла зеленоватая стеклянная бутылка с водой и один стакан. Единственное небольшое окно было прикрыто куском белой ткани. С потолка свисала лампочка без абажура.

Руссано вышел и вернулся через пару минут с кувшином красного вина, двумя стаканами и тарелкой с сыром и хлебом.

Мужчины сели за стол.

— Давненько у меня здесь не было американцев. Не прошло и десяти лет, как обо мне вспомнили мои братья из-за океана. Опять никто не может ничего сделать без Джузеппе Руссано, — итальянец опять ухмыльнулся, но было видно, что факт обращения был ему приятен. Он не питал иллюзий относительно дружелюбного отношения к нему американских коллег, но то, что к нему обратились люди с другого континента, безусловно, льстило его самолюбию.

— В том деле, которое мы сейчас проворачиваем, осечек быть не должно. Поэтому мы и обратились к тому, для кого нет невозможного и кто не знает поражений, — Сэм сразу считал гипертрофированное самолюбие своего визави и дал ему возможность насладиться услышанными словами.

— Дело непростое, но понятное. Как всегда, старику Джузеппе достается самая грязная и опасная работа, — он залпом выпил вино и тут же наполнил стакан снова. — Мы все сделаем. Это наша земля, и мы здесь хозяева. Вопрос лишь в одном. В той доле, которую я получу за самый сложный участок операции.

— Я бы не говорил о доле, так как конечный результат непрогнозируем. Мы не можем знать, как долго будет идти реализация товара и по каким ценам уйдут лоты. К тому же во всей операции целиком задействовано столько сил, что высчитать долю каждого почти невозможно. Я могу обсуждать фиксированную стоимость переброски каждого контейнера. Понимая всю сложность задачи, мы готовы вложить свои деньги, не дожидаясь продажи груза, и передать вам по пять тысяч долларов за каждый контейнер.

— Пять косых за каждый ящик, наверное, это хорошая плата. Но не для меня.

— Все мы и я лично очень ценим вас как брата, и поэтому я не стал торговаться, чтобы случайно не нанести вам оскорбление. Я сразу назвал максимально возможную цифру. Только первый этап операции предполагает выгрузку около сотни контейнеров. Это полмиллиона долларов. Если все пройдет удачно, то таких этапов будет не менее пяти, — Сэм в знак солидарности выпил залпом свой стакан, откинулся на спинку стула и стал ждать, что случится раньше. Руссано сначала ответит или сперва наполнит его стакан?

Джузеппе задумался. Он искал правильный ответ, и ему нужно было еще несколько секунд на размышление. Он протянул руку к кувшину с вином, чтобы наполнить стакан своего гостя, как вдруг за окном послышался еле слышный треск падающих камней. Молниеносным движением сицилиец упал на пол и, перекувырнувшись два раза, оказался возле окна. В руке у него уже был револьвер. Дункан в это время перевернулся на стуле и занял позицию под столом.

— Чертовы косули, — Руссано осторожно выглянул в окно и убедился, что причиной шума за окном было животное.

Его дом находился на небольшом возвышении, и около окна были разбросаны камни. Как бы осторожно человек ни подошел к окну, он бы обнаружил себя звуками падающих камней.

— Все в порядке. Вы в прекрасной форме, — Сэм встал, отряхнулся, поставил стул и сел на прежнее место.

Джузеппе присел на подоконник. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться после проделанных кувырков. Чуть опустив голову, он посмотрел исподлобья на Дункана и произнес:

— Я согласен. То, что ты сделал для моей семьи, бесценно. Мы не будем торговаться. Ты прав — мы братья.

Сэм был немного смущен этим признанием, но лишь чуть кивнул головой в знак того, что тронут и благодарит за положительное решение. Сицилиец понял, что его визави не догадывается об истинном значении его слов и громко крикнул:

— Мартина, птичка моя, принеси нам еще вина.

— Мартина… — еле слышно прошептал Дункан. Его как будто облили холодной водой. Это имя могло принадлежать только одной женщине на свете. Вернее, маленькой семилетней девочке.

Женщина с огромной копной волос вошла в комнату. Она смахнула черную прядь с лица и посмотрела на Сэма. Узнать ее за столько прошедших лет было почти невозможно, но он сразу понял, что это Мартина.

Она подбежала к американцу и, как тогда, кинулась ему на шею. Зная, что приедет ее спаситель, девушка обещала своему мужу, что не выдаст себя, пока он ее не позовет.

Эта встреча потрясла Дункана. Они долго стояли обнявшись, молча вспоминая пережитое в далеком 1943 году. Мартина иногда отпускала своего спасителя, чтобы разглядеть его нынешнее лицо, и вновь обнимала, положив голову на его плечо.

Итальянец не мешал им, он хорошо знал эту историю от своей возлюбленной и от своего второго отца, дона Калло, которого считал отцом и Дункан. Но Джузеппе Руссано не знал обо всех планах американца. Сейчас он был спокоен, он доверял Сэму и был рад за Мартину. Он знал, как она мечтала снова увидеть Сэма.

Дункану не удавалось справиться с волнением. Он думал о спасенной девочке, о нацистах, вспоминая события тридцатилетней давности. Он вспомнил Каллоджано Виццини, всю его семью и, наконец, подумал о своей сегодняшней миссии на Сицилии. Ушат с холодной водой вновь окатил его с ног до головы. Впервые в жизни он не знал, что делать. Никогда прежде он не стоял перед таким выбором. Мозг говорил, что сейчас нельзя поддаваться эмоциям. Дело есть дело. Купол доверил ему операцию, и не выполнить их условия он не имеет права. Но что-то внутри говорило, что он не сможет переступить эту черту. Он не сможет изменить самому себе и своей сущности. Он уже повернул на перекрестке на другую дорогу, и с этим уже ничего не поделать.

Сэм все же справился со своими эмоциями и успокоился. Ему не нужно было что-то решать прямо сейчас. Все идет так, как идет, и когда он останется один, то сможет спокойно подумать и решить, как ему поступить. У него еще есть время.

Джузеппе прервал раздумья Сэма, отправив Мартину заниматься домашними делами. Мужчины снова сели за стол и около часа обсуждали детали будущей операции.

За окном пошел дождь. Для этих мест гроза в такое время — большая редкость. Плотной стеной вода отгораживала маленькую ветхую хижину от всего остального мира. Двое мужчин, женщина и девочка находились в этом доме, как будто в каком-то отдельном мире. Судьбы их были переплетены, и дождь смывал всю черноту обстоятельств, нарушая своим гулом тишину этой ночи.

Одни из самых влиятельных и богатых людей на этом острове стояли в крошечной комнате полуразрушенной хижины, в растерянности слушая послания с небес. Ровными щелчками падающие с потолка в подставленный таз капли отстукивали ритм, отмеряющий проходящее время.

Минутное оцепенение мужчин нарушила Мартина. Она быстро вошла в комнату и взволновано сообщила:

— Сэм, Кристиана, кажется, заболела. У нее жар. Она вся горит.

— Боже, — Дункан поставил стакан с вином на стол и поспешил за женщиной в комнату, где уже спала его дочь.

Девочка лежала на небольшой железной кровати, укрытая пуховым одеялом. Сэм наклонился к дочери и прижался губами ко лбу. У девочки был жар, температура не меньше тридцати восьми градусов. Она тяжело дышала, чуть посвистывая воспаленным горлом.

— У вас есть здесь какие-нибудь лекарства? — спросил Сэм.

— Нет, все, что может понадобиться, нам привозят. Здесь только йод и бинты.

— Ясно. Ты можешь принести мне побольше воды и полотенце? Я хочу сделать ей компресс.

— Да, конечно, сейчас я все принесу, — Мартина убежала на кухню, а Сэм, взяв малышку за руку, принялся читать свою собственную молитву.

Девочке становилось все хуже. Хрипы усиливались. Дышать было все труднее и труднее. В какой-то момент она проснулась и испугалась того, что не может нормально дышать.

— Папочка, я заболела? Мне трудно дышать.

— Милая, все будет хорошо. Ты просто немножко простудилась. Нужно попить теплого молока, и тебе станет лучше, — отец встал на колени возле кровати и обнял девочку. Мартина ушла на кухню греть молоко.

Крис еле дышала. Горячее молоко не помогало. Осипшим голосом она попыталась что-то сказать, но не смогла.

Сэм выбежал из комнаты и стал искать Джузеппе.

— Ей нужен врач. Срочно. Я прошу тебя, привези его как можно скорее! — Дункан сжал кулаки, продолжая требовать доктора.

Итальянец посмотрел на свою жену, убедился по ее взгляду, что дело действительно серьезное, и молча вышел на улицу.

Сэм вернулся к дочери. Она пыталась плакать, но у нее не получалось. Девочку охватили страх и паника. От этого ей становилось только хуже. Крис хотела держаться за папу руками, но могла лишь хаотично ими размахивать.

Отец не знал, как ей помочь. Чувство беспомощности заставляло слезы катиться по его щекам. Он то брал девочку на руки, качая, как младенца, то клал обратно в кровать, убегая в другую комнату. Там, где никто не видит, он до боли стискивал кулаки и тихо стонал. Потом подбегал к окну и, смотря в небо, просил Бога помочь его малышке.

Кристиана дышала с огромным трудом, пыталась поймать чуть больше воздуха, открывая рот шире. Пульс начал сбиваться, как будто судороги заставляли трястись ее маленькое тельце.

Сэм стонал. Ему хотелось кричать от бессилия, но он знал, что, кроме него, сейчас ей не может помочь никто.

— Ласточка моя, мармеладка. Успокойся, родная. Папа с тобой. Папа здесь. Я тебя вылечу, — Сэм пытался разговаривать с дочкой, но в ответ слышал лишь хрипы и видел испуганные глаза маленькой девочки.

— Мартина! Быстро! Холодную мокрую простынь! — Сэм сорвался на крик. Мартина, до этого сидевшая испуганно в углу и глотавшая слезы, мгновенно вскочила, выхватила из комода свежую простыню и побежала к раковине. Обильно смочив ее водой, она принесла простыню Дункану.

Отец раздел дочь, завернул ее в мокрую простыню и с ней на руках выбежал на улицу.

Увидев на столе несколько трубочек для коктейлей, он схватил одну и положил в карман. В другом кармане у американца всегда был нож. У Сэма текли слезы. Он понимал, что, если девочке станет еще хуже, если она не сможет дышать, ему придется делать коникотомию. Он никогда в жизни не делал подобную операцию, но однажды видел, как ее сделал Бедок. Солдат подавился куском мяса, и Джеймс спас его, сделав прокол между хрящами и вставив трубку.

Сэм с Крис на руках вышел на улицу. Было холодно и влажно. Все еще шел дождь. Отец встал под козырек крыльца и пытался успокоить дочь. Холод и влажность действовали благоприятно. Девочке стало чуть легче. Она начала успокаиваться. Папа сел на мокрые ступени, обнял дочь еще крепче и стал шептать на ухо детские сказки, которые придумывал на ходу. Дыхание стало более ровным, в глазах девочки исчез страх, ей становилось лучше.

Через некоторое время приехал доктор. Мгновенно оценив симптомы, врач диагностировал ложный круп. Он сделал укол, измерил температуру, давление и успокоил Дункана. Страшное позади. Девочке уже ничего не угрожает.

Кристиана наконец уснула. Сэм сидел около кровати и прислушивался к ее дыханию. Тяжелый день заканчивался. Все обошлось. Усталость стала накрывать и его. Он то проваливался в сон, то вдруг просыпался и слушал, как дышит его дочь. Все было хорошо. Болезнь отступала.

«Девочка моя, ласточка. Ты сейчас спишь. Самое тяжелое позади, тебе уже лучше. Никогда в жизни я так не боялся, как сейчас. Я готов был отдать все, что у меня есть, лишь бы как-то помочь тебе. Сегодня я понял, что нет ничего ценнее для меня в жизни, чем ты. Тебе уже лучше, дыхание стало ровным, и ты уснула. Не бойся ничего, я здесь с тобой, я охраняю твой сон».

Поправляя одеяло, осторожно убирая с лица прилипший волос, целуя в щеку и держа ее за горячую ладошку, я ощущал себя тем, кем я должен быть всегда. Заботливым отцом, любящим без оглядки и причин. Человеком, который всегда рядом, всегда придет на помощь и защитит.

«Я не должен был брать тебя в эту поездку. Любой, даже самый ничтожный риск я обязан исключать. Я хотел показать тебе эти богом отмеченные места, чтобы ты набралась здесь сил. Ведь ты — моя дочь, ты — самое дорогое, что у меня есть. И несмотря на то, что это лучшая поездка в моей жизни, прости меня. Прости за то, что не смог уберечь тебя от всех невзгод».

Наверное, это урок для меня. Это знак. Всю жизнь я оберегал свою семью, но и подвергал ее опасности. Я всегда знал, на что иду, но дочерью рисковать не могу. Если это действительно знак, значит, я должен принять верное решение. Решение, которое продиктует мне сердце и любовь.

Холодает. Уже осень. Здесь всегда чувствуешь смену времен года по-особенному. Как будто острее. И дело даже не в температуре, а в красках, тишине, запахе. Кристи уснула, можно выйти на улицу и вдохнуть этот тяжелый ночной осенний воздух. В кромешной тьме, усиливающейся тишиной, лишь огонек сигары напоминает о том, что здесь есть жизнь. Весь остров спит, но я знаю, что в этой зловещей тишине происходит все самое важное. Под покровом ночи люди превращаются в тех, кто они есть на самом деле. Бармен Клаудио и все остальные скидывают маски. Сидя за своими столами, в сумерках комнат решают судьбы и взвешивают на чашах весов деньги и человеческие жизни.

Я, собственно, один из них. Но у каждого свои рамки дозволенного. Свои границы, за которые нельзя выйти даже под страхом смерти. Сейчас я поставлен перед выбором. Почти как тогда, много лет назад, когда я вдыхал этот же воздух, затягивался сигаретой и принимал решение остаться с Сицилией навсегда. Но тогда я был свободен. Я не был должен, и мне нечего было терять. Сейчас — все по-другому. Я нахожусь между двух огней. Выбор, который я сделаю в любом случае, будет направлен против тех, кто мне близок. Но не я поставил братьев друг против друга. Я лишь оказался между ними в тот момент, когда остаться должен кто-то один.

Каждая треть сигары курится по-своему. Начало. Середина. Конец. Можно закрыть глаза, набрать клубок сизого дыма и, не касаясь руками, с точностью сказать, какую часть сигары ты куришь. В такой тишине все слышится и воспринимается ярче, как будто через наушники я слышу треск табачного листа, сгораемого при затяжке. Губами чувствую жар огня, понимая, что половину я уже выкурил. И, наконец, все более горький и острый вкус говорит о том, что на эту сигару у меня осталось не более десяти минут.

Начало. Середина. Конец. Точно так протекает жизнь, изменяя свои краски и вкусы. Только затягиваясь сигарным дымом, мы видим приближение конца и знаем, сколько еще осталось. А жизнь — непредсказуема. Все может закончиться в любой момент.

Середина уже прошла и прошла давно. Это значит, что не так страшно, если конец придет неожиданно. Уже случилось то, ради чего стоило жить. Моя семья, мое дело, мои мечты. Все это есть, и главное, что осталось, — это не предать самого себя. Быть самим собой, независимо ни от обстоятельств, ни от обязанностей. Решение будет только мое, и продиктовано оно будет ни разумом, ни здравым смыслом, а моей сущностью, моим настоящим «я».

Дунканы провели два дня в доме Руссано и Мартины. Девочка поправлялась быстро. Молодой крепкий организм и лечебный горный воздух сделали свое дело. Утром третьего дня, после долгого сна, пришел доктор и, осмотрев Крис, разрешил им прогулки. Температура спала, жар ушел, и голос начал приобретать свою обычную звонкость. Собрав в плетеную корзину обед, положив одеяло и скатерть, они отправились в маленькое пешее путешествие по горной Сицилии.

Равнин почти не было, весь ландшафт состоял из множества холмов, оврагов, впадин и выпуклостей. Выжженная желтоватая сухая трава покрывала ковром пылающую жаждой землю. Этой осенью дождей еще практически не было, и солнце, как будто понимая это и заботясь, светило менее ярко. Три часа езды от Таормины, но природа здесь совсем другая. Краски совсем иные. Здесь меньше зелени, цветов, но этот необыкновенный цвет, рождающийся смесью жаркого солнца, растительности и как будто приправленный апельсиновым отливом, не встретишь нигде в мире.

Они просто бродили и разговаривали. Иногда заходили в лимонные и оливковые рощи и слушали запах. Потом взбирались на холмы и наслаждались видом разноцветной растительности и редких песочных крыш деревенских домов.



Спустя полтора часа после начала прогулки они выбрали тенистое место и разложили свой скромный обед. Кристиане нравилось ухаживать за отцом, и она, усадив его под деревом, принялась накрывать на стол. Столом послужил небольшой ровный холм, на который девочка постелила льняную скатерть и заботливо разложила свежий молодой козий сыр, ветчину и помидоры. Затем достала хлеб, руками разломила на несколько кусков и положила его одной горкой на середину скатерти. Дункан с умилением смотрел на дочь, испытывая самые нежные чувства, и был сражен на повал, когда девочка достала бутылку красного вина, специально найденную для папы.

Обед был великолепен. Своей кажущейся простотой нехитрая снедь связывала их с этим местом, с этой природой. Все продукты были выращены здесь, в этих местах, и отец рассказывал дочке о каждой составляющей их обеда. Как выращивают помидоры, сколько нужно их поливать, как правильно доить коз и вялить мясо. И, наконец, после нескольких глотков местного калабрезе он навалился на крепкий ствол оливкового дерева, обнял дочь и начал рассказывать ей о вине.

— Правильно будет говорить не «калабрезе», а «неро де Авола», — Сэм сделал очередной глоток, поднял бокал к солнцу и стал любоваться совершенно иным цветом вина в лучах солнца.

— Пап, ты очень интересно рассказываешь, но как мне понять это вино, если я никогда его не пробовала? — девчонка хитро улыбнулась и посмотрела на папу.

Отец, понявший намек дочери, но как будто его не заметивший, продолжил:

— «Черный из Аволы» — один из самых известных местных сортов красного винограда. Вместе с белым «грилло» их знает почти весь мир. Скажу тебе по секрету, — Сэм обнял крепче дочь и прошептал ей на ушко, — виноделием на Сицилии начали заниматься еще в пятом веке, во времена греческих колоний.

В этой информации не было ничего секретного, но папа всегда знал, какой интонацией легче всего заинтересовать дочь.

— Но всему миру сицилийские вина стали известны гораздо позже, благодаря городу Марсале и его вину. В конце восемнадцатого века английский торговец, отправляясь в плавание за содой, попал в шторм и был вынужден причалить в Марсале. Он попробовал местные вина, и они ему понравились настолько, что он вместо соды купил несколько бочек вина. Но, чтобы оно не испортилось в дороге, он добавил в бочки немного дистиллята. Так и появилось знаменитое крепленое вино марсала. В Англии вино произвело фурор, и даже адмирал Нельсон писал: «Вино такое хорошее, что его нужно включить в каждодневный рацион, и это станет манной небесной для моряков». Англичанин наладил производство вина в Марсале и с тех самых пор корабли, груженные винными бочками, начали свой постоянный маршрут из Сицилии в сторону Англии.

— Папа, ты сейчас пьешь это вино? — девочка присела на колени и попробовала ощутить аромат вина, опустив свой носик в папин бокал.

— Нет, малыш. Это совсем другое вино. На смену марсале на Сицилии было открыто множество новых сортов винограда, и «черный из Аволы» — один из них, — Сэм сделал несколько вращательных движений бокалом, насыщая вино кислородом, и дал подержать бокал дочери.

— Что ты чувствуешь? Ты слышишь нотки черешни, сливы и специй?

— Ммм, пап, оно очень вкусно пахнет. Конечно, я все это слышу, — девочка сделала вид, что ощущает все тонкости аромата напитка, и в очередной раз совершила попытку, упершись в отца просящим взглядом.

— Ну, хорошо, только маленький глоточек, — Дункан залпом допил остатки вина, капнул совсем чуть-чуть снова и, разбавив вино водой, протянул бокал дочери.

После великолепного обеда их разморило, и, обнявшись под оливковым деревом, они уснули. Проспав около получаса, путники проснулись, выпили воды, собрали свои вещи и двинулись дальше. Через несколько сот метров с вершины холма они увидели небольшую деревушку. Сэм знал, что там есть почтовое отделение с телефоном, и сознательно направился туда.

— Малыш, посмотри. Здесь почта. Давай отправим домой телеграмму и кому-нибудь позвоним, — Сэм должен был провести небольшую, но очень важную операцию, в которой его дочь играла ключевую роль.

— Здорово. Давай. Только можно я сделаю все сама?

— Конечно, солнце. Я хотел позвонить дяде Джейси, но если будешь звонить ты, то поговори с Робби или Амандой, а их папе передай от меня привет.

— Хорошо, только ты набери мне номер, — девочка села на стул перед телефоном и стала нетерпеливо ждать ответа на другом конце земного шара.

Решение было принято. Дальнейшая моя жизнь может измениться или даже оборваться, но поступить иначе значило бы предать самого себя.

Это всего лишь бизнес. Да, я знал, с кем мне предстоит работать в этом деле. Я принял эти условия безоговорочно несмотря на то, что я ненавижу нацистов. Это должен был быть хороший бизнес, но все обернулось иначе. Купол решил сдать своих в угоду денег. Они решили убить двух зайцев: выполнить условие сделки и убрать конкурента. Руссано никогда не мирился с полным подчинением, которое требовала верхушка мафии. Они переступили через правило, но я это сделать не могу. Я не обсуждаю решения купола и не ставлю под сомнение их компетентность. Я просто не могу это сделать. Я делаю свой выбор.

Как бы сложно ни было мне принять это решение, реализация его будет труднее в десятки раз. Нужно выйти сухим из воды, помешав планам нацистов. Деньги мы еще заработаем, но все должны остаться при своих. Кроме них. Кроме наци.

Сделка такого масштаба не уйдет в небытие. Она поменяет свою географию, действующих лиц, способ реализации, но сделка состоится. Слишком велик куш, чтобы про него просто забыли.

Я должен сделать так, чтобы обнаружили этих зверей. Хотя бы ту часть, которая приедет на Сицилию. В этот раз сделка сорвется, и это сохранит жизнь сицилийцам. Многие из исполнителей попадут за решетку, но сроки будут небольшие. Главная сложность операции состоит в том, чтобы передать информацию тем, кто сможет накрыть эту сделку прямо в порту Мессины. И сделать это так, чтобы не подставиться самому. В противном случае меня ждет смертный приговор. Главные вопросы здесь: кому передать информацию о готовящейся операции и как? ФБ� не подойдет. Там полно наших информаторов, которые донесут об этом в тот же день. Конкурентам также нет смысла. Они просто устроят бойню, результат которой предугадать невозможно. Рассказать Джузеппе я тоже не мог. Открыться означало бы попасть в полную зависимость от него.

Но решение я нашел. Старый добрый дядя Джейси, гроза нацистов Джеймс Бедок, был на самом деле не успешным менеджером крупной компании по продаже кондиционеров, а глубоко засекреченным агентом DEA. Он попал в Управление по борьбе с наркотиками США не так давно. В 1973 году несколько служб, связанных с контролем за оборотом наркотиков и злоупотреблением лекарствами, были объединены в подразделение, подчиняющееся напрямую генеральному прокурору США.

Джеймс был знаком с прокурором еще с корейской войны, и тот, хорошо зная опыт Джеймса в проведении боевых операций на территории азиатских стран, привлек его к этой работе. Мой старый боевой друг под прикрытием продавца кондиционеров в жарких странах выезжал в Азию, Латинскую Америку и осуществлял операции по уничтожению плантаций мака, конопли и кокаиновых кустов. Его задача была в ликвидации производства наркотиков на самой его начальной стадии. Его не интересовала транспортировка и сбыт, поэтому с мафией Сицилии и Америки он не пересекался. Конечно, он знал, кем я стал с тех самых пор, когда мы вместе штурмовали сицилийские холмы. Но я не был связан с наркотиками, и поэтому мы просто дружили, как будто не замечая работы друг друга. Я знаю, что он лично знаком с генеральным прокурором США и ему будет под силу провернуть такую операцию, легендируя ее под операцию по пресечению транспортировки наркотиков, которые регулярно проводились на Сицилии. Но сложность была в том, что я не находил способа передать ему информацию о готовящейся высадке нацистов в порту Мессины. Прямой звонок невозможен. Следить могут как за ним, так и за мной. Любая утечка информации — и мне конец. Времени мало, и мне нужно срочно передать все данные, находясь на Сицилии.

Решение нашлось. И, как всегда, моя единственная дочь станет моим главным помощником. В глухой сицилийской деревне, в почтовом отделении, Кристиана позвонила своим друзьям по телефону. Звонила она в то время, когда дети были в школе, и поэтому трубку взял их папа. Малыш поговорила с дядей Джейси и сказала, что сожалеет о том, что не пообщалась с Робби и Амандой. И, передав привет коту Хаски, добавила: «Здесь, на Сицилии, почти так же хорошо, как в Нюрнберге, о котором я узнала из одного фильма и в который мечтала попасть. Жаль, что мы с папой не успеем посмотреть порт в Мессине, так как через два дня, в полдень, мы вылетаем в Америку».

Привет коту был давним условным сигналом между нами. Он означал, что дальнейшие слова имеют определенный смысл и являются просьбой о помощи. Более подробно говорить было нельзя. Сейчас все зависит от того, насколько точно мой друг поймет мое послание.

Теперь все зависит от него и от Господа Бога. Через два дня все должно начаться и закончиться. Но итог сейчас не может предсказать никто.


Оставшиеся два дня папа с дочкой провели в отеле. В эти дни в «Тимео» было много гостей, а значит, много развлечений. Сэм волновался, он не мог знать, понял ли его послание старый армейский друг, но он осознавал, что сделал все, что мог, и теперь оставалось только ждать. Он решил отпустить все мысли и посвятить эти два дня Кристиане. Утром они ездили на пляж в «Сант Андреа» и, вдоволь накупавшись и нагревшись на солнце, возвращались к себе в горы. После недолгого дневного сна они начинали готовиться к ужину.

Двое Дунканов, впервые оказавшись в путешествии вдвоем, наслаждались этим новым для них общением. Особый микроклимат и особые отношения рождались между ними. Насколько разными они были по всем известным признакам, настолько и были едины. Свой крошечный мир родился между большим сильным мужчиной и маленькой нежной девочкой.

У них стали появляться свои традиции. Отдохнув после пляжа, они начинали готовиться к ужину. К каждому вечеру они тщательно продумывали гардероб. Сэм выбирал себе костюм, сорочку, а Крис подбирала галстук и запонки. Затем они выбирали платье для девочки и приглашали парикмахера для создания новой прически. Одевшись и осмотрев себя в огромном зеркале, они спускались вниз.



Ритуал был особенным и заставлял всех присутствовавших не только сверять часы в связи с их появлением, но и каждый раз восхищаться этой удивительной парочкой.

Папа брал дочь за руку. Второй рукой он держал свою любимую трость. Они спускались на террасу ресторана медленно, оглядывая каждого из присутствующих. Сэм приподнимал шляпу в приветствии, а Крис показывала свою ослепительную детскую улыбку, испытывая радость и гордость одновременно.

Они проходили мимо стойки бара, где уже неизменно стоял бокал с шампанским и лежала одна алая роза, только что срезанная с куста в саду отеля. Затем, взяв каждый свой предмет, Дунканы следовали к своему столику в углу террасы.

Они уже знали меню наизусть, перепробовав все блюда, но каждый раз обсуждали, что заказать на ужин, споря с официантом и давая советы повару. Крис съедала все быстро и, уже зная, какой десерт закажет, спрашивала у папы совета. Сэм задумчиво шевелил губами, как будто пробуя, и выдавал свои рекомендации.

Завершение вечера было тоже фееричным. Живая музыка в отеле не смолкала с начала ужина, и Дунканы не могли пройти спокойно мимо рояля, за которым играл пожилой итальянец в белом костюме. Они пускались в пляс сразу, как только заходили в зону танцпола. Иногда они держались за руки, иногда смотрели на сольные партии друг друга, хлопая в ладоши в такт и отстукивая ритм каблуком, но все замирали, когда папа брал дочь на руки и они танцевали вальс. Каждый раз музыканты играли одно и то же произведение, и весь зал и ближайшие столики оборачивались, чтобы посмотреть на самую красивую пару этого вечера.

Вечер подходил к концу, завтра нужно было возвращаться в Америку. Только сейчас Сэм почувствовал, как сильно он устал.

— Папочка, здесь так здорово, но я уже очень скучаю по дому, — Крис, надев свою любимую розовую пижаму, укладывалась спать.

— Да, малыш. Я тоже очень соскучился. Завтра мы улетаем домой, — отец поправил дочке одеяло и прилег рядом.

— Мне очень понравилось здесь, и было очень интересно, — девочка почти засыпала, и ее голосок с каждым словом становился все тише. — Сицилия такая тихая, спокойная. Люди здесь совсем другие. И тишина. Здесь она умеет разговаривать. Солнце, море, горы, лимонные рощи — все это живое. Ты как будто под их защитой. И тишина, которая всегда разговаривает с тобой. Нужно только научиться ее слушать.

Последние слова она произнесла уже шепотом и мгновенно уснула.

— Спокойной ночи, дочь, — Сэм поцеловал ее в щеку, вдохнул сладкий аромат ее волос и пошел в свою комнату. Завтра будет тяжелый день. Нужно раньше лечь спать.


Зачем все это? Стоило ли все эти годы идти по минному полю? Или нужно быть, как все, радоваться жизни, состоящей из простых вещей? Семья, дом, работа — и так по кругу. И это — огромное счастье, к которому я тоже стремился. Сочетать эти две разные жизни в подавляющем большинстве случаев невозможно. Есть лишь одна грань, тонкая, как лезвие бритвы, по которой ты идешь. Баланс — это дорога в один миллиметр. Чуть оступился и потерял все. Но променять свою дорогу ты не можешь, и, что самое главное, не хочешь. Это твоя честь. А что есть честь? Следовать своему пути. Какой бы он ни был. Понять его, сделать шаг на эту дорожку, сначала покрытую красным шелковым ковром, а затем вспаханную воронками от бомб, и не свернуть, а следовать ему до конца. Но это и есть счастье. Когда цель неважна. Важен путь. Ты идешь, и качество дороги не имеет значения.

Чуть сводит скулы и потрясывает от ощущения опасности, но ты знаешь. Ты — в деле. И ты — счастлив.


Сэм проснулся с рассветом. Волнение не давало ему спать дольше. Их самолет в Нью-Йорк вылетал в два часа дня. Еще было время спокойно собраться и позавтракать. Прошедшей ночью весь товар был перегружен в нейтральных водах и сейчас должен был разгружаться в порту Мессины.

Операция проходила без сбоев, и Дунканам можно было вылетать домой.

Сэм не будил дочь, ей еще можно было поспать пару часов. Он неторопливо, аккуратно собирал вещи и укладывал их в чемоданы. Нарочито медленно, чтобы справиться с волнением, Дункан складывал одежду, упаковывал игрушки в бумагу и проверял каждый шкаф и каждую комнату своего номера, чтобы ничего не забыть.

Сэм собрал все вещи. Пора было будить дочь. Он осторожно прокрался к ней в комнату, присел возле ее кровати и просто смотрел на нее. Пробивающиеся сквозь окно лучи яркого сицилийского солнца и ласковый взгляд любящего отца будили девочку постепенно, давая ей насладиться одновременно и сном и явью. Крис то открывала глаза, то вновь уходила в сон, пока окончательно не убедилась, что видит своего папу наяву. Сладко потягиваясь, девочка с благодарностью принимала ласки отца и наслаждалась этим прекрасным утром.

Они завтракали на террасе ресторана. Персонал отеля, зная, что они сегодня улетают, старался сделать последние часы их пребывания на Сицилии самыми приятными и запоминающимися. Кристиане дарили игрушки и небольшие сувениры, а для поездки в аэропорт им был предоставлен специальный лимузин.

По дороге в аэропорт девочке стало немного грустно. Она уже скучала по дому и с нетерпением ждала дня возвращения. Но именно сейчас, перед самым вылетом, она стала скучать по Сицилии. По этому удивительному месту, в котором она сделала для себя столько открытий. Крис сидела у папы на коленях и смотрела в окно, прощаясь с искрившимся бликами морем, с приветливым и теплым солнцем и с тишиной, научившей ее неторопливости, размышлениям и тихой спокойной радости жизни.

— Дамы и господа, мы готовимся к взлету, прошу пристегнуть привязные ремни и выключить электронные приборы, — знакомая фраза отвлекла Сэма от размышлений. Он помог дочке пристегнуться, попросил у стюардессы воды и прикрыл глаза в надежде уснуть и восполнить дневным сном свое раннее пробуждение.

— Папа, папа, посмотри скорее в окно! — самолет уже начал набирать скорость, когда возбужденный голос Кристианы заставил Сэма открыть глаза. — Мне кажется, что я сейчас видела дядю Джейси. Посмотри, вот там, где стоит серый самолет!

Дункан посмотрел в иллюминатор и увидел военный самолет, стоявший на соседней взлетной полосе. Из него выходили мужчины в форме, но без опознавательных знаков, спускались по трапу и загружались в стоявшие рядом военные внедорожники.

Первый автомобиль тронулся, и Сэм увидел на переднем пассажирском сиденье знакомый силуэт с черной японской повязкой на голове.

— Малыш, ты обозналась. Дядя Джейси сейчас сидит в офисе и считает прибыль от своих кондиционеров, — мужчина улыбнулся, обнажив все свои зубы, чмокнул дочь в макушку и, немного поворочавшись, устроился в неудобном кресле, закрыл глаза.


Я не знаю, что будет дальше. Через несколько часов мы приземлимся в Нью-Йорке, и я снова буду идти по тонкой нити, натянутой, как в цирке, на смертельной высоте.

Но я не боюсь. Я остался на своем пути, не пропустив ту самую развилку, которую подкинула мне судьба. Я сделал то, что должен был, и уже неважно, какой будет исход.

Вновь этот остров молчаливо задал мне вопросы и дал возможность ответить на них честно.


— Папа, я, кажется, придумала своего писателя, — самолет набрал высоту, и девочка, отстегнувшись, сложила руки на папино плечо.

— Что, малыш? — Дункан еще не успел уснуть, но не сразу понял, о чем говорила его дочь.

— Ну па-а-а… Мы должны закончить нашу игру. Теперь моя очередь рассказывать.

— Ну конечно, я внимательно тебя слушаю, — Сэм окончательно распрощался со своим сном, развернулся к дочке и приготовился слушать.

— Учти, это будет необычная история. Тебе будет непросто отгадать писателя.

— Отлично. Чем сложнее задача, тем интереснее.

— Итак, — Крис посмотрела в задумчивости на потолок, затем опустила взгляд на отца и продолжила: — Одна маленькая девочка на своем собственном самолете летала на разные планеты. Она была путешественницей, и ей было интересно, чем отличаются планеты друг от друга. В очередной свой полет она отправилась на планету, которая называлась Сицилией. Ей рассказывали, что там очень любят цветы, солнце и море, а не цифры.

— Очень интересно, — Сэм чувствовал что-то знакомое, но пока не мог понять, что это за писатель.

— Но самое главное, в одном месте на Сицилии, в старом замке «Тимео», с балкона можно было увидеть вулкан и самый красивый в мире закат. Девочка очень любила закаты и постоянно наблюдала за ними на своей планете.

— Я, кажется, начинаю догадываться. Эта девочка подружилась с кем-нибудь на новой планете? Вернее, приручила ли она кого-нибудь?

Крис широко улыбнулась, понимая, что папа догадался, но пока не решила, радоваться ли ей от того, что она так точно изобразила своего писателя, или огорчаться из-за быстрой отгадки отца.

— Это Экзюпери? Ты помнишь, мы же вместе читали «Маленького принца»?

— Да-а, ты угадал, — девочка засияла и крепче прижалась к папе. — Я решила выбрать Экзюпери, потому что он любит путешествовать и видит все по-своему. А еще он считает, что дети разумнее взрослых.

— Да, малыш, ты права. Но, чтобы окончательно войти в образ, тебе обязательно нужно сделать рисунки. Ты помнишь, как много было рисунков в книге, которую мы читали?

— Точно, пап. Я сейчас что-нибудь нарисую, — девочка достала из своего рюкзачка карандаши и блокнот, откинула столик и с нетерпением принялась за рисование.

Сэму почему-то вспомнились слова Лиса, которого приручил Маленький принц: «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».

Он попросил бокал виски у стюардессы, откинул спинку кресла и снова закрыл глаза.